Следом приплелась еще одна бабулька, у которой петух кур топтать перестал. Ну, уж это исправить — дело нехитрое, важно только не пересыпать мышьяку в возбуждающий состав: одну крохотку, не больше, а не то сдохнет — поминай как звали, и квочки сиротинушками останутся. Юрай хмыкнул над собственной немудреной шуткой. С течением дня жизнь потихоньку въезжала в привычное русло, но что-то все-таки ныло в душе. То ли сон этот кошмарный, что третий день подряд снится. То ли пива слишком много выпил. Или наоборот, слишком мало? А может, просто бабы давно не было… Словом, чем не повод для того, чтобы запереть сарай и избу, как только солнце начало склоняться к закату, и снова к Славку в трактир?!
Корчмарь неплохо разбирался в настроении и вкусах Юрая, и потому обычно даже и не спрашивал, что наливать. Но сегодня неожиданно выставил на стол впридачу к традиционной кружке пива еще и два стакана самогона, а сам уселся рядом за стол.
— Ты чего это, старый? Именины мои еще в прошлом месяце справили, а праздников близко не намечается. Или дочку замуж выдавать собрался и огневая шутиха нужна?
— Погоди, Юрась, будет тебе и шутиха, и сватья баба Бабариха. — И Славко хлебнул из своего стакана. — Приходил тут один из-за стены. Тебя искал.
«Из-за стены» означало — из Высокого Города, где селились благородные и их челядь.
— Вот еще не хватало, блин! Ну а ты что?
— А то мы с тобой первый день знакомы… Какой-такой Юрай? Знать не знаю, ведать не ведаю. Только он еще тебя по прозвищу странно назвал — не Отшельник, а Охальник. А ты что, и вправду по молодому делу охальником слыл?
— Да никем я не был и никем не слыл, отвяжись! — Сердце знахаря болезненно заныло. Подробности своей прошлой жизни он предпочитал накрепко держать при себе. Ни лепший кореш Славко, ни какая другая душа в Медвежьем Углу не знали, откуда появился в их околице Юрай-Отшельник. Так, дескать, «судьба алхимика в путях-дорогах… Вот к вам прибрел, поживу лет пяток и дальше в путь». — Кликни лучше Настёну, чтобы закусить чего принесла.
Потом все-таки не удержался, полюбопытствовал:
— А кто приходил-то?
— Да шут его знает. Бароном назвался. Нестарый еще, весь расфуфыренный, волос ниже плеч, доспех черный.
— Ну, тогда ладно. Лучше барон, чем шпион. В открытую искал, не таился — и на том спасибо.
Юрай хлебнул самогонки и громко крякнул от удовольствия, но мыслям его было куда как не спокойно: «И кому же это, хотелось бы знать, через столько лет понадобился Юрай-охальник, подельник Торвальда Фанхольмского и Бесстыжей Мэйджи по делу об иодайской ереси в далеком Вестенланде? И главное, за каким таким хреном?»
Трактирщик неторопливо вернулся к себе за стойку, а к столу тут же подлетела с сосисками и кислой капустой румяная Настёна. Была она собой чернява, худа и броваста, работала у пана Славка в услужении: разносила кушанья, сметала со стола, подтирала полы да мыла посуду. При случае не гнушалась и постельку застелить богатому посетителю — девичьей скромностью, стало быть, не отличалась. Юрай и сам изредка кувыркался с ней на белых простынях, причем с него она денег за это не брала: случалось ведь и так, что его травки да порошки помогали ей скинуть ребенка или вылечиться от непотребной хвори. К тому же, и сам хозяин был Юраю крепко обязан — потому как без щепотки подходящего сбора, кинутой в сусло, пиво у Славка никогда не имело бы того ядрёного вкуса, который славился на всю округу…
— Что загрустил, соколик? Или заглянуть к тебе сегодня вечерком, яхонтовый, чуток растормошить, грусть-тоску развеять?
— Ай загляни, хорошая. Не пожалеешь! — в том же цыганском стиле ответил Юрай.
Настёна постучалась ближе к полуночи, выпроводив последних пьяниц и наскоро прибрав опустевший трактир. От нее полыхнуло привычным жаром желания:
— Соскучилась я по тебе, Юрко!
Они были знакомы не год и не два, так что вполне можно было обойтись без нежностей и долгих разговоров. Юрай знал, что для себя Настёна предпочитает быстрый темп и грубоватость, И не удивился поэтому, когда она, прильнув губами к его груди, немедленно запустила руку ему в штаны. «Расстегни!» — приказал он, и она послушно освободила его и от портов, и от исподнего. Потом кинул на кровать, задрал на девушке юбки и вогнал до упора. Они понеслись вскачь по проторенной дороге, в привычном темпе, Настёна вопила и царапалась от удовольствия, а сам Юрай предвкушал уже скорое высвобождение: последний раз он был с женщиной, почитай, неделю назад, и семени накопилось столько, что особого желания сдерживаться не было. Но в какой-то неожиданный момент лунный серп бросил свой отблеск на разгоряченное лицо девочки из харчевни, и что-то смазалось во взгляде Юрая. Он и раньше прекрасно знал о горячей южной крови, которая бушует в Настёне, но сейчас шахварские черты на ее лице стали особенно различимы, и это неуловимо напомнило ему Мэйджи. Мэйджи Блистательную, Мэйджи Аш-Шахвари, его духовную мать и наставницу, его первую женщину, в конце концов. Черные волосы трактирной служанки окрасились золотистым оттенком (ах, как же ослепительно рыжа была тогда Мэйджи в моменты любовного соединения!), а маленькие тощие груди вдруг наполнились и округлели…