Он потянулся мыслью вперед, в чащу, перед растянувшейся группой захвата. Да… как раз то, что нужно.
Идти по лесу было легко. Даже не потому, что РД-54 оттягивал всего лишь полуторный боекомплект. А просто легко.
После всех этих потогонных кроссов, спаррингов, полос препятствий и снова кроссов идти по лесу было просто легко и приятно, и Васька Сошников был уверен, что все вокруг думают так же.
Ваське нравился лес. Тут стояла тенистая прохлада, и лучи солнца лишь изредка пробивали лиственный покров величественными прямоугольными колоннами. На базе в это время солнце уже начинало доставать до дна окопа, и как ты ни старайся от него укрыться, как ни вертись, но оно тебя неминуемо достанет, сначала кипятя мозги в раскалившемся шлеме-«сфере», а потом и добираясь до всего остального, зажатого между пластинами броника тела. Парилка. А он, Сошников, не для того тягал к себе на задний двор пудовые железяки из МТС, чтобы плавиться в охранении, на то пехотура какая. Он – разведка. РГСпН ГРУ. Васька уже заранее представлял, какой эффект эта грозная своей загадочностью аббревиатура произведет на односельчан, и даже, бывало, выкатив грудь, мысленно репетировал ответ на просьбу пояснить странные буквы. Да, именно так – расправить пошире литые плечи, чтобы затрещала на груди увешанная значками гимнастерка, и солидно, с ленцой в голосе вымолвить: «А этого я вам, батя, сообщить не могу. Потому как военная тайна». И старики за столом понимающе переглянутся, а сидящий в углу дед Петро аж крякнет от восхищения и пристукнет своей палкой о половицу.
– Ух, ты! – охнул кто-то из шедших впереди. – Ну, е-мое!
– Тишина на марше!
– Дык тов-старш-лей, вы ж сами гляньте. Скильки лет на свити живу, а такого чуда ще не бачив. – Херсонец Кухарюк от волнения начал сбиваться на «ридну» украинскую мову.
– Вот это да, – выдохнул один из разведчиков. – Ну не хера ж себе. Это чего тут – ягодки такие?
– Ну! Мичурину такие бы ягодки подсунуть – он бы сей же час загнулся от зависти.
– И не хрена-то вы не понимаете в колбасных обрезках. Это не ягоды здесь большие, – Леха Ползин недаром слыл первым балагуром во всем батальоне, – а арбузы мелкие. Потому что не могут тута обретаться ягоды крупнее наших, советских. Верно я говорю, тов-стар-лей?
– Отставить! – Лейтенант наконец смог оторваться от созерцания двух налитых соком красных шаров, каждый из которых был сантиметров по пятнадцать в диаметре. – Продолжать движение.
– А может, попробуем?
– Два наряда по возвращении!
– Слушаюсь!
Группа нехотя двинулась дальше, вернувшись к нормальному темпу лишь шагов за пятьдесят. Но красные ягодины продолжали неотрывно висеть перед Васькиным внутренним взором, заставляя поминутно облизывать враз пересохшие губы.
Потом стало еще хуже. Он вдруг вспомнил Аньку – как она идет с ведрами по пыльной улице, а молодые крепкие груди так и стремятся выпрыгнуть из стираного ситца, точь-в-точь как давешние ягоды, как облегает платьишко всю ее ладную фигурку, а уж сзади… Васька тряхнул головой, пытаясь, словно мух, отогнать назойливые мысли, начинавшие уже причинять просто-таки физическую боль.
Не помогло. Он представил, как Анька подходит к колодцу, ставит ведра, нагибается, как ветер треплет подол, задирая его все выше, выше, а он тихонько подкрадывается и…
Сошников шумно сглотнул и с завистью покосился на скользящего рядом Студента – вообще-то его звали Алексей Окан, но почти исключительно «Студент», иногда только «Алекс». Вот уж кого явно не мучают подобные мысли. Струится себе промеж деревьев, ловко придерживая рукой АКМС с черным набалдашником глушителя, и как-то у него это так здорово получается. Аристократ, одним словом, даром что их всех седьмой десяток как повырезали. А вот гляди ж таки – не получилось всю породу под корень извести. Небось трахались баре в прежние времена направо и налево, вот и всплывает…
Сошников вспомнил, как Студент вот с таким же спокойно-отрешенным видом, почти без замаха, метнул малую саперную лопатку и она, со свистом разрезав воздух, врубилась в мишенный щит аккурат посреди головы, под срез каски. И это с первого раза! У всех челюсти поотвисали, даже прапор-инструктор, кашлянув, наставительно сказал: «Во, глядите, салаги. Брошенный умелой рукой дятел летит на двадцать пять метров, после чего втыкается!»
И про баб он точно не думает! Эти городские – Сошников успел поглядеть на них в редкие увольнительные – сплошь кожа да кости, такую тиснешь слегка, а она как завизжит благим матом. Куда им всем до моей Анюты!
Алексей Окан действительно не думал в этот момент о женщинах. Он вообще о них думал достаточно редко. Еще в седьмом классе составив для себя примерные требования к будущей избраннице – той самой, единственной и неповторимой! – он уже тогда понял, что искать ему придется ох как до-олго. Ну и что, как говорится: «Дорогу осилит идущий», было бы терпение, а уж чего-чего, а терпения Алексу было не занимать. А пока можно заняться чем-нибудь более достижимым – третьим иностранным, например, желательно – восточным.
Одноклассницы, наверное, чувствовали эту незримую стену, которой он отгородился – впрочем, не только от них, он всегда был по натуре одиноким волком. Вроде бы нормальный парень, комсомолец, спортсмен, отличник – правда, не круглый, да он и не стремился к этому, – но это его ставшее притчей во языцех по всей школе «олимпийское» спокойствие! Ладно бы учащихся, так ведь оно и некоторых учителей бесило, привыкших, что перед ними должны трепетать. Были бы родители чуть менее познатней – вылетел бы из спецшколы с треском, а так – ну, приходилось терпеть, ибо, чтобы наказать зарвавшегося выскочку «по закону», придраться было не к чему.
И лишь в выпускном… Ольга Шелехова, первая школьная красавица, стройная сероглазая блондинка, за ней увивался сам сынуля второго секретаря райкома, а московский райком это вам не хухры-мухры, а – у-у-у, как страшно, поболе многих провинциальных обкомов весит, такие двери ногой открывает… Она попробовала было подступиться, женщин всегда тянет загадка, но натолкнулась на спокойный взгляд таких же холодных серых глаз и тихие слова в каштановой аллее за парком… Она даже не стала придумывать себе оправдания в кругу подруг, а честно сказала: «Герлз, этот орешек мне не по зубам, но если кто желает обломать свои – плиз, гоу!» Желающих не нашлось.
А потом он решил идти в армию, точнее, решил-то он намного раньше и даже сообщил об этом решении родителям, но те сразу не поверили, что это уже оформившееся, «final decision». Впрочем, отец воспринял это нормально, просто заметил, пожав плечами, что он теряет два года, которых потом будет жаль, хотя, с другой стороны: «В чем-то ты прав, мальчик, в анкете это будет смотреться неплохо, так что можешь и наверстать».
Мать тоже была не против, ну а уж дед…
Дед, похоже, и в мыслях не держал, что он поступит как-то иначе.
Алекс живо припомнил, как он, десятилетний пацан, зябко поеживаясь, осторожно ступает по бриллиантово сверкающей утренней траве, а дед идет рядом, в своих старых, давно уже забывших первоначальный цвет спортивных штанах, генерал-майор КГБ в отставке, упорно именующий себя: «бывший полковник бывшего СМЕРШ», и вдруг – р-раз, толчок в плечо, левый кувырок, перекат, колено прихватить, корпусом оттолкнуться – и, словно мячик, отскакиваешь от земли, готовясь издать радостный вопль: «Получилось!», но дед уже рядом, и новый толчок, в грудь, вроде бы такой несильный, а падаешь от него на спину…
Все случилось настолько быстро, что почти никто из разведчиков, даже те, кто шел рядом, не успел толком ничего разглядеть. Просто была черная дыра под корневищем, и вдруг из этой дыры на свет божий ринулось что-то побольше белки, поменьше барсука, черно-рыже-серое, с длинным пушистым хвостом, сигануло на грудь Фатееву, сбив его при этом с ног, пробежало по упавшему и исчезло в кустах. Даже дикий, короткий взвизг издал, как выяснилось, сам Фатеев.