- Оно уже сделано, не будем к нему возвращаться, - отмахнулся младший брат, бросил взгляд за спину старшего, весело хмыкнул. - Тебя, видать, потеряли!
Пыхтя, глаза выпучил, ноздри раздуваются, к северянам мчался Славень. Нечленораздельные звуки вырываются изо рта, красного, как маков цвет, подол рубахи волнами вокруг ног ходит, развивается, дыхание сбилось, сипит. Ререк поморщился, староста явно не признает возраста, бежит прямо по-молодецки, хоть бы сердце не лопнуло.
- Княжичи... добро, вы здесь... я с ног сбился... только и успел Хатибору речь... глядь... вас след простыл!
Отдышка не давала старику говорить ровно, сбивчивые, отрывистые слова вылетали из жадно хватавшего воздух рта, с трудом складывались в предложение.
- Ступайте... ступайте за мной... я провожу... во главу стола...
Пировать начали после полудня, новое установившееся положение Ререка с братьями объявили во всеуслышание. Народ вздыхал с облегчением, кое-где слышались перебранки, неверующие везде сыщутся, дай только языки почесать. Шумели, рассаживались, галдеж стоял по всей улице с растянувшимися вдоль столами. Крахмально белые скатерти покрывались пятнами медовухи, жира, капавшего с оторванных кусков мяса, гусиных ножек, жареных карпов, крошками хлебов, пирогов.
Люди ели с аппетитом, причмокивали, сок стекал по замусоленным пальцам, слизывали, жмурясь от удовольствия. Тарахтели деревянные ложки, поддевая моченые яблоки, капусту. Вскоре загудели гусли, перебив хруст перемалываемых крепкими зубами тонких косточек. Дудки, бубны подхватили, слились в едином ритме, песь неслась веселая, заводная.
Резвый, молодой, полный жизни народ, сытый трапезой, вскакивал из-за столов, пускались в пляс. Доедающие возбужденно смеялись, со стороны наблюдать чудно, задорно, не выдерживали, кружки с грохотом возвращались на столы, танец подхватывал отстающих, неслись в припрыжку, кружили, притопывали.
Трувар жевал медленно, мясо уже не лезло, даже в прок, забрасывал в рот спелые, ароматные ягодки земляники. Взгляд лениво скользил по гуляющим, наткнулся, выхватил из общей массы знакомую фигурку. Девушка не сводила с него восхищенного взгляда, он ее признал, не сразу, правда, но вспомнилось, это та самая русоволосая, от которой чуть не схлопотал кувшином по затылку.
Ясна исподтишка, ресницы подрагивают, голова опущена, бросала томные взгляды. Ложка с медом замерла у приоткрытых, бледно-розовых, как молодые, распускающиеся бутоны дикого шиповника, губ. Стоило Трувару повернуть лицо в ее сторону, глянуть, она тут же потупилась, отвернулась, по щекам расплылись яркие красные пятна.
Она изнывала, с телом творилось неладное, в груди пылало, живот скручивало. Снова глянула, северянин вроде не видит. Мысленно обласкала его лицо, пропустила сквозь пальцы золотые кудри, тронула крепкую шею, каменную широкую грудь, бугры мышц предплечий. Красивый, желанный, пышет горячностью, руку протяни - обожжешься.
Чуть не застонала, спохватилась, мечтательно вздохнула. Вспыхнувшая искра разгорелась в неукротимое пламя, испепеляющее, пожирающее, грозила неминуемой гибелью или великим спасением, если северянин обратит на нее взор. Порывисто дернулась, только пальцем помани, любчик, ноги понесут куда скажешь, за ограду, на сеновал, к реке, и раздумывать нечего.
Громко бухнуло, за спиной промчалась девка, хохоча, со всей дури лупя по бубну. Ясна подпрыгнула на лавке, сердце колотилось как у загнанного русака, что за чучело, разве ж можно так людей пугать. Недовольно скривилась, вскинула голову. Небо потеряло яркие краски, темнело. Солнце стремительно катилось за край.
Ложку с медом Ясна поспешно сунула в рот. Возможности утекают сквозь ее тонкие пальчики. Застенчивость, стыдливость девицу красят, конечно, да только к чему они, ежель завидный жених другой достанется. Надо самой брать быка за рога, а то от мужика пока дождешься, скорее медведь из лесу свататься выбредет.
Собрав волю в кулак, Ясна выскочила из-за стола. Лапотки шустро прошлепали, встала рядом с Труваром. Широкий рукав сарафана скрыл тонкость протянувшейся к северянину руки, ладонью вверх, лицо сияло робкой, и в то же время озорной улыбкой, чуть склонилась, выпятив крутую грудь, распиравшую тугую ткань одежды.
Трувар прищурился, рука ухватила тонкую кисть, а что, предлагают бери, встал, последовал за плутовкой, увлекающей его в толпу плясунов.
Неутихающие ритмы музыки бушующей волной накрыли присоединившихся к бурным пляскам. Стройное тело Ясны изогнулось, качнула объемными бедрами. Звонким колокольчиком смех вырвался из ее груди. Резвая, она заскакала возле Трувара, как молодая козочка, призывно извиваясь, демонстрируя гибкость, податливость. Резко подступив вплотную к северянину, она подхватила свою толстую косу, спускавшуюся по гибкой спине до самых колен. Рука вскинулась, шелковое кольцо заплетенных прядей опутало крепкую шею, потянула на себя, прильнула, грудь мужчины тверда, горяча, встала на цыпочки, ресницы затрепетали, веки опустились. Губы приоткрыла, вытянула в трубочку и замерла.
Трувар криво усмехнулся, смелая девица, не впервой ему встречать подобных, что ж, получай, чего просишь. Сильные руки обхватили девичий стан, нарочито грубо привлек, прижал, стиснул крепко, даже косточки хрустнули. Поцеловал властно, с напором, свойственной ему горячностью.
Ясна ахнула, вцепилась крепче. Жаркий язычок юркнул из укрытия, лизнула. Трувар отпрянул, губы его блестели теплой влагой. Ну и девка, такая и мертвого уломает. Льнет, трется, как кошка, заплутавшая в кошачьей мяте.
Неприязненный холодок пощекотал в груди, Трувар отодвинулся еще. Веки Ясны задрожали, распахнулись, два изумленных глаза, голод плоти мерцает в черных зрачках, уставились на него, всматриваясь. По-мальчишески озорная улыбка растянула рот северянина, пусть лучше думает, что он забавляется, девка то хороша, просто не до души. Осторожно выпустив ее из объятий, чуть поклонился, развернулся круто, пока не опомнилась, шагнул прочь, ноги понесли быстро, легко. Ясна только рот открыть успела, как исполинская фигура мелькнула, затерялась в шумной толпе. От злости топнула ножкой, фыркнула.