- Не знаю, - честно ответил северянин, осторожно шагнул в такт охотнику. Сбоку глухо застонало, всхлипнуло, нестерпимая боль прошибала Батура, кузнец держится, прилагает усилия. - Глупость.
- Глупость?
- Да... я... - Трувар замялся, кинул быстрый взгляд через плечо, - мне почудился... медведь, что ли.
- В чем диво-то? - прокряхтел Ярек, пожал бы плечами, но повисшая ноша будто налилась новой тяжестью, пшеничного цвета кудри взмокли еще сильнее, облапили покрытые однодневной щетиной скулы, крупные капли выступали на сморщенному лбу, катились вниз, падали.
- Да так, совсем ни в чем, просто медведь, у которого шерсть как серебро и глаза горят зеленым огнем, так мелочь, пф, каждый же день таких зрю!
- Ну и ну! И нечего тешиться! Не глупость вовсе!
- Не нагнетай, Ярек! Что это было?
Охотник мотнул головой, слипшиеся пряди дернулись, одна повисла на губе.
- Тьфу... Напасть... Тьфу... Видать, сама Берегиня показалась тебе.
Северянин прищурился, обратившись в слух. Ярек запыхтел, голос натужный, дрожит:
- Хозяйка леса, Сереброликая Берегиня Медведица, имен у ней много. Ух... Едва ногу не подвернул... Фух... Фух...
-И?
-Что? А! Хозяйка Леса, да, стан ее напоен серебром лунного света, в очах полыхает зеленое полымя.
При этих словах Трувар невольно вздрогнул, знакомый холодок, неприятный, щекочущий, скользнул вдоль позвоночника при воспоминании ярко-изумрудного взгляда, пронзившего душу.
- Оставь эти байки, - выдавил Батур, боль мучит, но сознание держит, - нече головы дурить. Пустое...
- Это не просто байки, - надулся Ярек, - Берегиня хранит сии места, оберегает. С незапамятных времен в здешних лесах видывали медведицу со шкурой, как отмытый серебренник, поговаривали, что она стережет Врата, за коими нечистая сила схоронена такая, что одним взглядом может всю землю выжечь. Показывается хозяйка леса не часто, у нее во служении лешие, кикиморы всякие. Они ж и мороку напускают, чтобы случайный человече не забрел на тропы заповеданные, что к Вратам тянутся.
- Тьфу ты, выдумают всякое...
- Станевук, скажи!
- Ниче я не буду говорить, и ты бы помалкивал.
Ярек поджал губы, он то не дурак, чего вдруг все такие злые стали.
- Значит мне посчастливилось воочию зреть какого-то там духа берегущего лес, - выдавил Трувар, чуток подтянул кузнеца за руку.
- Не то слово! - в осипшем голосе Ярека чудилось напряжение, хоть кто-то его слушает.
- Угомонитесь! - не выдержал Батур. - И без вашей болтовни голова кругом.
- Потерпи, уже скоро, до дома рукой подать, а там Островица тебя быстро на ноги поставит.
- Кто такая?
- Ведьма... тьфу, - сплюнул за спиной Рахдай.
- Чего ж тогда бегал к ней? За Калеську выспрашивал, да выпрашивал?
- Я ж и догнать могу, Ярек! Схлопочешь по затылку, не посмотрю, что из-за Батура не увернешься.
- Ой, да все знают ту срамоту, не отмахивайся.
- И чего-то там все знают?
- Калеська к Островице хаживала после ваших... гм... сеновалов с Кудряной. Ты ж от одной, да к другой. Та, видать, нашептала чего на немощность в портках, а?
- Ах ты ж гаденыш!
- Полно собачиться, - гаркнул Станевук, перехватил кабаньи ноги повыше, тяжелая туша, из вспотевших ладоней так и норовит выскользнуть. - Про Островицу ходят всякие слухи. Отшельница, нелюдимая старуха, живет на отшибе. Люди сторонятся ведающую мать, и все же в тихую время от времени шастают к ней. Она и подлечит, и повитуха к тому же знатная. Не тайна, что знает наговоры всякие, привороты, присушки, заговоры. Те кто приходит к знахарке помалкивает. Старуха злого не делает, черные порчи, мороки поставила под запрет, и кто переступает порог ее дома с дурным умыслом, тому от ворот поворот. Хм... Присказка у ней завсегдашняя: "С нечистью водиться - в ладу не ужиться". Хотя слухи упорно твердят, знахарка от Нави неотступна, и ежель чего удумала, и нечистыми силами для дела не побрезгует.
Шли, казалось, мучительно долго. Золотой диск уже висел в зените, когда наконец горе-охотники выбрели на опушку. В открытом, стволы не мелькают, дорога чище, до Новгорода заторопились шибче. Батур обмяк, плавал в тумане боли, но почуяв, что дом близко, встряхнулся.
В граде его сразу поволокли к знахарке. В бреду, полумертвого втащили в ее хатенку. Старуха глянула, всплеснула иссохшими руками, нахмурилась. Скрюченный палец, косточка обтянутая кожей, указал в сторону грубо выструганной широкой лавки подле стены у большой выбеленной печи. Изможденный Ярек застыл на пороге, переступить не решился, щеки впали, щетина торчит иголками, лицо бледное с желтизной, как плохо выстиранное белье бабы Анки.
Трувар напрягся, собрав во едино оставшиеся силы, протащил тяжёлую ношу в помещение, уложил на твердое.
- Охо-хо, - Островица покачала головой, седая прядь выбилась из-под тряпицы, покрывавшей сбившиеся кудельки. Кряхтя, хмурясь, пристально вгляделась, плох кузнец, как бы не помер. - Э-э-э, как тебя угораздило! Без доброго кузнеца в граде туго придется!
- За зря хоронишь его, старая! - крикнул Ярек, у входа отдышался, решился, вошел внутрь, грозя знахарке пальцем.
- Кто ж его хоронит? Ты бы помалкивал, непутевый! Ишь, храбрец нашелся, больно вспыльчив, да заносчив! На ноги я Батура поставлю, да только не скоро это случится, рана, сам видишь, серьезная, вот и придется новгородцам его не малое время ждать!
Ярек втянул голову в плечи, храбрость кончилась. Тряхнул слипшимися кудрями, глянул исподлобья, нашлет еще порчи старая ненароком, или выхаживать не станет, когда придется, а что придется, можно не сомневаться даже.