Вой настойчивый, протяжный, вырвал беглянку из плена видений, волки сосредоточились полукольцом не дальше трех косых саженей, подступают, скалят острые кинжалы клыков, клацая челюстями.
Звери метались из стороны в сторону, дрожа в нетерпении. Один шустрый высунулся вперед, взвизгнул - сосед цапнул в бочину. Ото всюду хрипело, рычало, сипело. Желтые пенящиеся слюни падали клочьями на истоптанный лапами снег. Пугали, но нападать не решались. Запах крови отяжелелой самки, как камышовая изгородь, и сломить не трудно, а все ж преграда, не давал броситься, истерзать, разорвать. В зверье порой больше человечности сыщешь, нежели в людях. Но тяжелый миазм страха перебивал все, не отпускал, подталкивал. Стая гарцевала на месте, ожидая решения вожака.
Осталось только молиться. Вскинув одну руку к сердцу, другая оберегала раздутый живот, медноволосая, едва шевеля посиневшими губами, горячо зашептала:
- Матушка Лада, молю, окутай силою своею дитятко мое, сбереги, сохрани жизнь невинную, непорочную, во чреве моем растущую. Матушка Берегиня, не за себя молю, за то, что дороже мне всего на свете белом, сбереги дитятко мое, сохрани жизнь невинную...
Тихий, гудящий свист пробился сквозь звуки ветра, волчьего гомона, прервав молитву. Хлопнуло, хрустнуло, короткий мощный толчок промеж лопаток едва не сшиб. Беглянка прерывисто вскрикнула, взгляд заскользили вниз, невидяще уткнулся на окровавленный наконечник стрелы, торчащий из груди. Обернулась медленно, как погруженная в воду, обреченно уставилась на убийцу. Воспользовавшись остановкой жертвы, тот подошел вплотную, выстрел оказался точным, смертельным. Лук уверенно покоился во все еще вытянутой руке, пелена мрака скрыла лицо, но сомнений не оставалось, грубые мужские черты исказила зловещая ухмылка.
Просочившийся сквозь кроны голых обледенелых деревьев лунный свет, блеклый, серебристо-голубой, падал на выбеленную снегом землю, давал отшельнику возможность отчетливо видеть картину содеянного. Падчерица, в полуобороте, с искаженным мукой лицом, тяжело опустилась на колени, рухнула на бок, окровавленная грудь медленно, едва уловимо вздымалась в последних попытках поглотить немного кислорода, крик боли и отчаяния застыл на приоткрытых устах.
Звериный вой яростно заметался средь обнаженных стволов, но волков, в плотную подобравшихся к умирающей беглянке, в азарте охоты не заметил ранее. Понадеявшись, что звери, возбужденные свежей кровью, примутся терзать легкую добычу и дадут ему возможность избежать столкновения, отшельник повесил лук на плечо, готовый спокойно отправиться домой.
Убийца не сделал и пары шагов, как часть хищников отделилась от стаи. Умирающую обошли не повернув даже морд в ее сторону. Дурманящий запах растекшейся, окрасившей в багровые тона, лужи, ничто в сравнении с вскипевшей звериной яростью.
Волки бросились к охотнику, хрипя, извергая из открытых пастей клубы пара. Тот обернулся на звуки, ахнул, не поверив очевидному, лук опрометью слетел с его плеча, тетива загудела в напряжении, пуская стрелу. Один из стаи, матерый, на загривке шерсть дыбом, взвыл от резкой боли, стальной наконечник впился в левое предплечье, пропорол плоть, застряв в кости. Волк качнулся, повалился с хрипом, заливая снег кровью. Отшельник выхватил из колчана следующую стрелу, готовый сразиться за жизнь, когда голодный клочок стаи настиг его.
Самый резвый и жадный зверь бросился вперед на добычу, острые клыки погрузились в мягкую плоть чуть повыше кисти, прокусив меха, нестерпимая боль разжала кулак, лук выскользнул из пальцев, упал к ногам. Адская мука вырвалась криком, зазвеневшем в ледяном воздухе. Сжимавшая стрелу рука, под действием рефлекса, дернулась резко, молниеносно, острый наконечник с хрустом впился в череп, раздробил плотную кость, погрузился в мягкое, скользкое, кровь брызнула горячей струйкой. Волк взвизгнул, агония неестественно скрючила тело, пара секунд и труп распластался на белой подстилке.
Перескочив мертвого, звери атаковали безуспешно отбивающегося мужика, сшибли, повалили на землю. Вгрызаясь в плоть они, с жадным рычанием, терзали, рвали, отхватывали куски. Шматки за миг исчезали в черных пастях, проваливаясь в пустые желудки. Неистовые вопли добычи раззадоривали зверье, кровь дурманила, распаляла, озлобляла. Гаркали, клацали зубами в азарте даже своих, и снова смыкали челюсти на человечьей плоти, быстро утоляя голод.
Глаза медноволосой, устремленные к жуткому зрелищу расправы над ее убийцей, наполовину заволокло туманом смерти, но сознание еще воспринимало факт вершащейся справедливости. Она видела и тех волков, что остались невдалеке, животные стояли недвижимо, не приближались ни к ней, ни к окровавленной туше, терзаемой другим зверьем. Чувствовалось ожидание в их напряженных телах, вздыбленной серой шерсти, прямых несгибаемых лапах.
- Матуш...ка Бере...гиня, спа...си дитя, - шепот вышел тяжелый, с хрипом, клокотанием. Силы на исходе, повела глазами, ресницы затрепетали в близящейся агонии, но надежда тронула сердце, в глубине чащи мелькнуло нечто.
Мерное движение приближающегося существа родило новое чувство. Подобно ласковой материнской длани, спокойствие легло на грудь теплом, покоем, боль утихла, мир погрузился во мрак. Последнее, что вспыхнуло перед угасающим взором: дух, обретший плоть, медведица, чья шерсть серебряными волнами переливалась в свете блеклой луны.
Животное брело из глубин леса, ведомое зовом молитвы, массивные лапы с хрустом погружались в рыхлый снег, густая шерсть колыхалась на ветру, призрачные лучи отскакивали, порождали серебряный отсвет. Толчками выметнувшийся пар, отлетал от раздувающихся ноздрей черного кожаного носа и чуть приоткрытой пасти с висящей нижней губой. В глазных яблоках по два зрачка на каждое, пляшет зеленый огонь, мерцает, приурочивая к тварям не от мира смертных.
Неторопливо медведица прошествовала мимо разодранного трупа мужика, часть волков еще терзала то, что осталось от плоти. Остановилась подле мертвой девушки, решения всегда даются тяжко, особо касаемо хрупких творений Рода.