Кавалькада выдвинулась в дорогу едва золотые стрелы метнулись сквозь скупые щели крон, настолько, насколько это возможно, ярко озеленив лесные угодья. Двигались резво, путь, с прошедшей ночи полегчал, деревья будто и впрямь живые, расступались, поднимали ветви, тропа казалась шире, ровнее.
Аветта, обряженная в штаны одного из запасливых воинов и рубаху Трувара, подпоясанную широким отрывком мешковины, примостилась позади Ярека. Длинные, густые локоны рассыпались по спине серебряным плащом, укутав половину лошадиного крупа, подрагивали, развивались при каждом наскоке. Молодые воины, ехавшие вблизи, с завистью поглядывали на охотника, на тонкие белые девичьи руки, обхватившие жилистый стан.
Ярека, казалось, близость мягкого, прижавшегося, гибкого тела не волнует. Но он нарочно, старательно не подавал вида. Зубы сцепил так, что сломаются, сожми челюсть еще хоть чуток. Навязчивые мысли теснились в голове, перебивая одна другую, мужик он все таки, из плоти и крови, и ниже пояса не деревянный. На мгновение зажмурился. Прочь, прочь назойливые, она Берегиня, Сереброликая Медведица, в ней человечьего на кончик перста. И все же такая мягкая грудь, так льнет. Успел проглотить стон, едва предательски не выметнувшийся из груди.
- Ты, это... не жмись так крепко, - попросил Ярек в полуобороте, Аветта совсем чуток отодвинулась, - Ну хоть так, - пробормотал, крепче сжал поводья.
В лес углубились скоро, кроны деревьев почти полностью скрыли небесную синь, под перепрелой листвой расползся зеленовато-коричневый мох. По наущению охотников, двигались дальними тропами, напрямик, огибая пропащие места. На путь ложились валежины, многие рухнувшие гиганты обзавелись молодняком, теснившимся, тянувшим тонюсенькие стебельки к скудным золотым просветам. Перепрелые исполины ощетинились развернутыми сухими ветками, объезжать такие сложнее. Лисьи норы темнели под земляными бугорками все реже, иногда мелькали промеж сочной листвы рыжие пушистые беличьи хвостики, исчезали в дуплах, за соседними ветками потолще. Стук копыт сделался глухим, земля дрожала, напоенный сырой, плохо испарявшейся влагой, воздух потяжелел, тянулся как кисель.
Трувар крепился долго, отводил взгляд, но хваленая выдержка подводила. Оглянувшись выхватил образ двух всадников на одном коне, едва сдержал клокотавшие в груди ругательства. Подбородок тут же отвердел, желваки заиграли на сжатой до боли челюсти. Тихо фыркнул, отвернулся, злясь сильнее, надо же обхватила гада, как родного, будь он неладен! И что ж эта девка покою не дает! Так и вспыхивает личико пред очами. Что за губы? М-м-м, сладкие, как спелая земляника. Волосы как шелк, так бы и зарылся, в кулаке помял... Будь и она неладна! Доверяет Яреку, прижалась. А тому хоть бы хны.
Насупился, понукая Бруна, чуть быстрее поскакал вперед. К счастью время не тянулось, дорога споро вела к завершению. Привалы устраивали редко, на исходе пятого дня, на горизонте замаячили земляные валы Изборска, скудная защита, неблагонадежная. Лес кряхтел позади, бранился затихающей какофонией смешавшихся звуков птичьих трелей, хрустом, шипением, шелестела листва, согреваемая багровыми лучами закатного солнца. Решение перевести дух приняли единодушно, на рассвете сил прибавится, врага бить легче будет. Небольшой лагерь разбили на опушке за пригорком, выставленным изборским часовым не углядеть, набегающая тень скроет даже малое движение. Костры не жгли, остатки снеди поедали молча, готовили оружие, начищали мечи.
- Что с девкой-то делать будем?
Опустившись на траву, Синевус искоса глянул на младшего брата, большой палец которого пробегал по наконечнику стрелы, пробуя, проверяя остроту.
- А что с ней делать? - Трувар не оторвался от занятия, голос тих, безучастлив, глаз не поднял, стрела отправилась в колчан, иную завертел в руках.
- Мы и так ее зазря с собой перли. Чего доброго, убьют...
- Да здесь останется, не в бой же ее тащить, - перебил раздраженно северянин, - а после сама к чьему-то двору приладится. В пути так и не выяснилось, из чьих краев, может со страху забыла все. Да, о чем говорить? Наше дело малое, из беды выручили, в лесу погибать не бросили, завтра к людям выйдем, глядишь, кто добрый найдется.
Синевус хмыкнул, дивясь уверенности брата в победе. Решительный, спокойный, не зная силы противника, и мысли не допускал, что исход битвы может не в их пользу статься, даже девку уже считал прилаженной ко двору в Изборске.
Первые звезды вспыхнули в потемневшей выси, замигали призрачными светлячками. Мертвенно бледный лунный диск обретал плотность, пыжился, раздувался, его лучам очередь по земле расплескаться.
Трувар ворочался, сон не приходил, отдохнуть бы, выспаться перед боем, но нет. Со встречи с сереброволосой не находил места, ругался, злился, а изгнать из разума девичий образ не удавалось.
Свернувшись калачиком, Аветта прислушивалась к шорохам, не спит, как и она, мучается, бока измял, по гневным хрипам, вздохам слышно, борется с раздражением. Тихонечко повернулась, исподтишка наблюдала.
Тусклый лунный свет упал на хмурое лицо северянина, лег на бок, голова слегка повернута, глаза открыты, устремлены к небу, отражая мерцающие холодным блеском в вышине огоньки. Красивые, плотно сжатые губы подрагивают. Золотой локон небрежным завитком свалился на лоб, придал образу мальчишескую привлекательность.
Сердечко невольно затрепетало пойманной пташкой в груди, Аветта на миг плотно зажмурилась, стряхивая наваждение, не вышло. Это людское, ей не положено, но как объяснить взыгравшим, распирающим грудь чувствам? Губы покалывает от желания ощутить власть жадно припавшего рта, ладони зудят, так хочется снова коснуться могучей, твердокаменной груди, уловить неистовое биение его сердца. Надо гнать срамоту, прочь, да подальше! Если б так просто было: закрыл глаза и мысли долой. Но нет же, Род ведал, что делает, когда творил все живое. Наверняка ведал...
Продолжение следует...