Ререк слушал, густые брови сшиблись на переносице, вид угрюмый, рассудительный. Медленно повернув голову к Синевусу, не все ж одному решать, взглянул на среднего брата, может чего приметил, услышал, что он пропустил, тот колебался.
Тогда, поджав губы, повернулся к Трувару. Глаза младшего брата, почти всегда излучавшие подозрительность, сияют, рот дергается, вот-вот зубоскалить станет, сдержался. Голова немного склонилась, согласие, еле заметное, Ререк увидел, вздохнул, хоть кто-то ему помощник.
- Что ж, - сказал Ререк, непоколебимая уверенность младшего доброе подспорье, - быть по сему, умом и сердцем принимаем Закон! Пусть каждый староста племен выкажет требования, что мы должны блюсти. Но и у меня есть слово! Безропотно только овцы следуют за пастухом, мы же не овцы и пастух не потребно. Закон ваш чутка подправим по нашему видению. Созовем после вече, обговорим, утвердим, дабы каждому по нраву было.
В комнате загудели, потянулся ропот. Собравшиеся рьяно судили, в воздухе мелькали руки, потрясали, головы крутились от одного к другому, но северянин молвит верно, соглашаться единственно правильное решение.
- Тихо! - Хатибор крикнул так, что нарастающее жужжание мгновенно смолкло, люди замерли, обратился к братьям, - Благодарствуйте, княжичи, за речи мудрые, справедливые! С дороги б вам отдохнуть не мешало. Посему на обдумывание времени понадобится хотя бы сколько-нибудь.
- Будь по-вашему! - согласился Ререк, откинулся на спинку. Внезапно навалилась усталость, ломота в теле, сказывалось долгое плавание, качка, напряжение. - До завтра сроку обдумать хватит?
- Более чем! Как ярило над головами встанет, можем собраться, на посвежевшее чело и решение мудрее придется. Добро?
- Добро!
Мужи, старосты поднялись с мест, разговор окончен, сроки оговорены. Славень поспешил, быстрыми, короткими шагами направился к северянам, поклонился, дал знак следовать за ним.
Солнце висело в небе высоко, но лучи уже приобрели мягкий, золотистый оттенок, сообщая о близящемся вечере. Братья, привыкшие к суровым холодным дням на родине, впитывали кожей гостеприимное тепло юга, ласкавшее дуновением весеннего ветерка. Трувар больше остальных наслаждался щедротами нового климата и благосклонностью погоды, он всегда отдавал предпочтение жару костра, нежели вылазкам в морозные, заснеженные дни, чтобы пополнить продовольственные запасы. Будучи одним из лучших охотников, ему не представлялось возможности отказаться от очередного похода, но как же он любил возвращаться домой с многочисленной добычей, утомленный, садиться поближе к полыхающему костру, протягивать озябшие руки и чувствовать ласковое прикосновение теплых, согревающих потоков, невидимой дланью прикасающихся к кончикам его пальцев, постепенно перебирающихся к запястью, растекающихся по всему телу.
В момент отплытия с родины, он часто возвращался к воспоминаниям минувших дней, неизвестность его не страшила, но толика грусти тяготила душу.
Мать трех братьев скончалась родами, Трувару едва исполнилось четыре, как бедная женщина, не доходивши полного срока, ночью разродилась мертвой девочкой. Истекая кровью, она держала белое, измазанное бурыми пятнами, тельце ребенка в ослабевших руках, не веря в случившееся, не позволяя повитухе отнять драгоценное сокровище. Никакие доводы, уговоры, убеждения, ничто не разлучило мать и дитя, к утру женщина скончалась. Похороны состоялись через день, облаченную в саван покойницу уложили в погребальную ладью, младенец все также покоился в ее закостенелых руках, пустили по зеркальной глади воды. Покачиваясь, лодка отправилась в последний путь, в небе взвилась стрела, наконечник пылал алым полымем, чадил. Осиным жалось стрела метнулась к савану, мертвые тела полыхнули ярко, обреченно. Отдаляясь от берега, они все мерцали трепещущей оранжево-красной точкой на фоне слияния бездонной синевы моря и бледнеющей голубизны небес.
Трувар шел не разбирая дороги. Воспоминания о матери, сестре, самые тяжелые. Он долго хранил в памяти ужасающие подробности, не имея сил избавиться от гнетущего наваждения.
Тоска по неизведанной материнской ласке всколыхнулась в его душе, острой иглой кольнула сердце. Возможно, будучи славянкой по рождению, мать когда-то ступала по земле, что сейчас касаются их с братьями ноги. Можно только догадываться, как сильна была ее любовь к мужчине, сумевшему убедить покинуть отчизну, отправиться за ним в суровые, захваченные ледниками края.
- О чем задумался, брат? - тихий, вкрадчивый голос Ререка развеял печальные думы.
- Ни о чем... так, былое...
- Не таи, я же вижу. Что тревожит?
- Былое, говорю же, - быстрого взгляда на Ререка хватило, брат все равно допытается. - Мать... она вроде здешних мест.
Легкая раскрепощающая улыбка сползла с лица старшего брата, он любил матушку истиной сыновней любовью, памятование об утрате ему тоже давались не легко.
- Что вдруг на ум тебе пришло? - вопрос прозвучал ненамеренно грубо.
- Сам не знаю... подумалось... ходила она по землям здешним, где мы... - Трувар осекся, сердце сжалось, болезненно, неприятно. Помолчал, вскинул голову, отмахнулся, - А, забудь брат, нам об ином думать надо... забудь...