«Надо утром спросить старика, где она похоронена. Пусть что бы там ни случилось с ней, я хочу побывать на ее могиле…»
Я вздрогнул и очнулся от дремы. Мне показалось, что меня позвали. Позвал знакомый (чей?..) голос, просительно и настойчиво:
— Саша… Саша…
Но нет. Это дрема. Ни звука нигде, только в комнате булькает и цокает Михалыч.
«Ишь, какой звук… прямо как шампанское открывают…»
…И здесь я проснулся окончательно. И вспомнил. Как ни скудны были мои сведения о потустороннем мире, но одно я зачем-то помнил с детства: упыри цокают горлом. Это их отличительный признак. И как я мог не вспомнить этого сразу!
Теперь мне было все ясно. Я опять вспомнил письмо Павла. И теперь уже не имел причин сомневаться в том, что имею дело с нездешними силами. История, услышанная мной, полностью правдива, только мерзкий старик не договорил еще про одного героя ее, про себя. И понятно, почему несчастный Павел просил меня вбить иглу кому-нибудь в пятку! «Кому-нибудь» — это значило: либо Павлу, либо Михалычу. Вот как…
Итак, загадка была, наконец, полностью разрешена. Но это мне сейчас вольно писать о решенных задачах, тогда же я больше думал о другом: я — в самом логове упыря, и мне отсюда не выбраться. А он, небось, только и ждет, когда я засну… Но нет, теперь-то уж я не засну. Теперь-то я знаю, что надо делать…
«И что же надо делать?.. Вбить ему в пятку иглу?.. Брось, Александр, не хватит у тебя духа… Лучше уж мотай-ка ты отсюда…»
На этом я и остановился. Странно, что я забыл о существовании другого упыря, но тогда мне хотелось только убежать из дому, и больше ничего.
«Пешком, бегом, до самой станции… А если что — хоть до самого города… только не здесь…»
…Вот уже самое время еще раз вспомнить мудрую поговорку: кого боги хотят погубить — лишают разума…
Мне удалось открыть входную дверь без шума. Сумка моя оставалась в доме, но что сумка! Я твердо решил пожертвовать всем, чем угодно, только бы спасти жизнь. Я перекрестился и шагнул за порог.
Ночь обступила меня. Луна, почти невидимая, медленно проползала сквозь огромную тучу; я не видел дороги под ногами. Но на душе было легко… почти что легко. Я шагал по дороге на станцию, изредка оглядывался и крестился. Пока все шло хорошо…
Однако, некоторое время спустя мне почудилось, что издалека донесся клич: «Александр!..» Голос вроде был Михалычев; я бросился в сторону, вниз, к деревьям, ограждающим дорогу от реки, и деревья скрыли меня. Они росли в несколько рядов; можно было попытаться прибегнуть к их защите.
Какое-то время я стоял, прислушиваясь. Но шагов не было слышно. Тогда я решился идти дальше, и уже стремительно шагнул вперед, как мне бросилось в глаза большое пятно, белевшее меж деревьев метрах в двадцати впереди.
Ужас сковал меня. Влип. И ка я забыл про другого! Вот теперь Павел… нет, тот, который уже не Павел, настиг меня здесь. Мне не выбраться.
Я попятился. Не сводя глаз с пятна и, споткнувшись, чуть не упал. Взглянув под ноги, на ветки, подвернувшиеся по дороге, я увидел, что одна из них вполне сойдет за дубину. Теперь, по крайней мере, можно было отдавать свою жизнь не совсем бесплатно.
Пятно же, немного постояв на месте, качнулось и двинулось в мою сторону. Сучья хрустели под ним, словно шло крупное животное. Я чуть отвел назад руку с дубиной… Но, наконец, луна окончательно выбралась из тучи, просочилась сквозь кроны деревьев, и я с нескрываемым облегчением узнал в грозном пятне обыкновенную корову…
Мне стало легко и даже весело. Как всегда, когда ожидаешь невесть чего, а видишь в итоге нечто обыденное до глупости. Елки-палки, эта мирная тварь так сумела перепугать меня! Я весело погрозил корове дубиной и двинулся дальше.
Я шел и изредка поглядывал на скотину. Та же, видимо, обрадовавшись человеку, неторопливо брела чуть поодаль от меня; то пропадала за деревьями, то вновь появлялась, но не отставала.
Что ж, с коровой было веселее. Все живое существо. Привычное и домашнее. И беззаботное. Ходит себе, где хочет, ничего не боится, и знать не знает ни о какой нечисти. Завидная жизнь!..
«О Боже, сотвори меня коровой…» — вспомнил я слова поэта и рассмеялся. И вновь повторил их, уже вслух. «Понимаешь, глупое существо? Тебе завидуют…» Но корова, услышав мои слова, как-то странно, я бы сказал жутко, провыла и с грохотом бросилась за деревья. Одна нога у нее подломилась, корова взвыла опять и покатилась, как бочка, в гущу, сокрушая телом мелкие кусты.
Силы небесные!.. Все мои страхи опять вернулись. Какой раз уже за этот день я успокоился, уверясь, что все кончилось, и в какой раз судьба предоставила мне еще более грозное, че предыдущее, приключение!..
Я готов был бежать, но ноги не слушались меня. Я стоял, как вросший в землю. А оттуда, где исчезла корова, явственно доносился до меня женский плач.
…Не знаю, почему я не умер на месте. Наверное, потому, что весь одеревенел. Когда из-за деревьев появилась женщина и двинулась ко мне, я уже знал, что это — конец. Дубина выпала из моей руки.
— Саша, — ни на что не похожим, но знакомым голосом сказала женщина. — Саша! Неужели ты не узнал меня?
— На…дя… — двумя глотками выдавил я…
Она приближалась, а я был бессилен. Только какая-то маленькая, почти неслышная мысль упорно стучала в голову. О спасении. О возможности спасения…
Ах, вот оно что! Как же я не вспомнил!.. — я поднял ожившую руку и сунул ее в карман рубашки, туда, где лежала игла… Но я поспешил; резкая боль заставила меня вскрикнуть, я выдернул окровавленную руку из кармана. И тотчас, увидев кровь, Надя, испустив хриплый вопль, метнулась ко мне и вцепилась в запястье раненой руки… Я вырывался и кричал, кричал животным криком… Она была намного сильнее меня. Уже почти ничего не соображая от ужаса, я увидел, как из-за деревьев метнулся еще кто-то и побежал ко мне. Не видя его лица, я тем не менее понял, что это Павел… Кажется, за спиной раздался еще крик… «Все собрались…» — промелькнуло в голове. И на меня снизошло спокойствие обреченного, гордое спокойствие. Я перестал вырываться, вскинул голову и взглянул в лицо набегавшему Павлу. Через мгновение пуля разломала ему голову, я услышал за спиной грохот. Потом вскрикнула Надя, отпуская мою руку и валясь на землю. У меня в голове закрутились какие-то колеса, не то обручи; я пошатнулся и упал на руки Михалычу.
1991