– Да, дядя. Ты прав.
И государь Хинсдро Всеведущий особенно ласково улыбнулся племяннику, прошептал:
– Что бы я без тебя делал? Как буду?..
Что-то дрогнуло в точёном лице Хельмо, и он, гремя оружием и кольчугой, порывисто опустился на колено. Его голос по-детски задрожал.
– Ты очень мудр. Я буду спешить всеми силами. Береги себя и Тси́но. Береги народ.
Он говорил, глядя не в глаза, а в мозаичный лазуритовый пол. Говорил и не видел, что улыбка Хинсдро стала шире. Как… трогательно, пожалуй. Словно в сказаниях.
О да. Он мудр. Достаточно, чтобы удерживать престол целых семь лет. Достаточно, чтобы просидеть дольше и передать корону сыну. Достаточно, чтобы расправиться с мерзкой самозваной царевной и Луноликим королем, далековато потянувшим грязные надушенные лапы. И, вне всякого сомнения, мудрости должно хватить, чтобы не запачкать рук и не подарить язычникам ни куска земли.
– Помни, всё к лучшему. – Хинсдро потрепал племянника по волосам, потом, наклонившись, неохотно поцеловал в высокий, прорезанный парой слишком ранних морщин лоб. – Ведь у меня есть ты. Благословляю.
«Ну а сгинешь – значит, сгинешь. Вслед за…»
Впрочем, поганое имя уже отдавалось сегодня набатом в мыслях. Хинсдро не хотел произносить его даже про себя.
– Спасибо, дядя. – Хельмо поднялся.
– Тебе пора. – Хинсдро плавно отступил к столу и опёрся на него широкими ладонями. – Выйдешь с ратями Первого ополчения по восточной дороге, навстречу Самозванке. На привале – свернёшь, двинешься своим путём. Кто нужно, все предупреждены.
– Хорошо.
– Берегись. В городе, да и в войске тоже смутьяны и соглядатаи лунных уже завелись. Режь, не щадя, если кого-то заподозришь. Иначе прирежут тебя.
Хельмо кивнул, но Хинсдро знал: последний наказ вряд ли выполнят. Хельмо не любил убивать, всё выводил на суд людской, ограничивал телесными наказаниями, да и те еле переносил, крики резали его по живому. Он пока не понял: времена переменились. Какие времена – такая расплата. Именно это была единственная правда.
– Ну, прощай. Даст бог – свидимся.
Хельмо вышел. Хинсдро I снова посмотрел в окно – на пустой двор, на резные терема бояр и старших воевод, на высокие головы Шести Братьев – главных храмов, видных из любой точки города. Купола переливались розоватым перламутром, лазурной синевой, малахитовой зеленью и глубоким антрацитом. На шпилях золотились солнечные знаки. Ас-Ковант – наполовину деревянный, наполовину каменный, древний, великий, никогда не знавший захватнической руки – дремал в рассветных лучах. Радовался тому, что ушла Белая Вдовушка, а пришла на её место Зелёная Сестрица – с набухшими почками, быстрыми ручьями, голосистыми птицами и густой травой. Правда, с одной Сестрицей пришла и другая – златокудрая, синеокая, повенчанная с лунным королевичем и удивительно полюбившаяся многим Лусиль, говорящая, что настоящее её имя – Димира. А с Лусиль – рати конные, пешие и крылатые, с Лусиль – бунты, страшные слухи и толки о делах забытых.
Хорошо, что Хельмо – как и большинство тех, кто не был в своё время убит, не переметнулся к врагам и не пал в новых сражениях, – ничего об этих делах не знал. Иначе едва ли так трепетно и доверчиво подставил бы лоб для благословения.
На ветру Хельмо полегчало – как всегда, с каждым дуновением, невесомо касающимся лица и ободряющим: «Всё сладится». Ветер весны – Зелёной Сестрицы – был ласковым, словно поцелуй. Хельмо улыбнулся, правда, перед этим украдкой оглядевшись и убедившись, что двор пуст. На свободном, чисто выметенном пространстве не было никого, кроме привязанного к кольцу в стене, явно застоявшегося белого коня-инрога[3] – Илги. Приблизившись, Хельмо погладил его, легонько почесал широкий лоб и потрепал за тут же задёргавшимися ушами. Илги фыркнул и мотнул головой, словно рогом хотел ткнуть хозяина в нос.
– Не вредничай. Не скоро теперь отдохнёшь. А может, вовсе не придётся.
Илги имел право сердиться: почти всё время, что бесновалась Белая Вдовушка, он провёл в столице. Хельмо не доверяли ничего, кроме редких вылазок – погонять разбойников. Молодого воеводу, который с тринадцати лет показывал себя в боях, а к шестнадцати уже водил отряды, задевало внезапное забвение. Слова, что его «берегут для дел поважнее» ничуть не утешали, казались способом заговорить зубы. Впрочем, Хельмо, к счастью, ошибся. Для него действительно нашлось дело, и дело это поручил ему сам дядя.