— Дело не только в этом. — Биргитта прикусила нижнюю губу и опустила глаза. — Тут и другие вещи тоже. Раньше моим парнем был Улоф. Два дня назад я узнала, что Улоф и Арне — кровные братья. Разве я не имела права узнать это раньше? Сама не знаю, почему это важно, но это действует на меня. Я как-то растерялась. Я думала, что знаю Арне, но я его совсем не знаю. И вообще, странная у них семья. На той неделе я встретила Улофа на турнире. Он изменился, стал веселее, чем раньше, и разговорчивей. Почти таким же, как тогда, когда мы с ним встретились в первый раз. Улоф сказал, что ему тяжко пришлось. По-настоящему, у него была депрессия. Когда мы с ним встречались, я не замечала этого. Просто иногда он умолкал и задумывался. А иногда напивался и засыпал прежде, чем мы успевали с ним поговорить. Я считала, что это из-за меня, что он больше меня не любит.
— Что ты собираешься делать теперь?
— Не знаю. Это ужасно, что произошло с Вильхельмом. Арне теперь только об этом и думает. Он встревожен и раздражен. Он многое хотел сказать Вильхельму, но теперь никогда не сможет. В любом случае мы не можем играть свадьбу до похорон. Все-таки облегчение среди всего этого ужаса.
— Ты хорошо знала Вильхельма?
Биргитта устремила взгляд в окно.
— Он обращался со мной как с родной дочерью. Вильхельм очень хорошо ко мне относился. Поначалу немного стеснялся, но со временем все больше раскрепощался. Он был на самом деле занятный. Когда я оставила Улофа, с Вильхельмом мы продолжали общаться. Он сначала расстроился, что все так получилось, а потом сказал: «Зачем все усугублять?»
— Когда вы с ним разговаривали в последний раз?
— По телефону, вечером накануне его предполагаемого отъезда.
— Сказал он что-нибудь особенное?
— Он собирался на рыбалку. Перед этим он просидел весь день в кабинете и хотел на свежий воздух, проветриться.
— Ты уверена, что он собирался вечером на рыбалку?
— Да. Он хотел подумать в тишине и покое о своей жизни. Я думаю, он хотел продать усадьбу и выплатить Моне ее часть. «С ней спать — все равно что с трупом», — сказал он мне однажды, когда мы собирали лисички и я спросила, каково им вместе. Было заметно, что им не очень-то хорошо вдвоем. Она его все время шпыняла своими намеками и никогда не смотрела ему в глаза. Никогда не улыбнется, никогда не поддержит. Они жили рядом друг с другом, как два двухлетних ребенка в одной песочнице.
— Не знаешь, он не собирался с кем-нибудь встретиться на рыбалке?
— Похоже на то. Он собирался поехать туда в определенное время. И сказал что-то в том духе, что жизнь коротка, пора платить по счетам и прощаться. Я не знаю, что он имел в виду. Мона тогда была дома, во всяком случае. Я слышала, что он сказал ей подвинуться, чтобы он мог сесть. Он тяжело дышал, как будто бежал к телефону. Это я сама позвонила.
— Ты сказала, он собирался развестись. Он стал встречаться с другой женщиной?
— Нет. Тогда он был бы радостным. Такие вещи сразу чувствуются. Нет. В последнее время он грустил. Говорил обычные слова, но голосом, падающим в конце каждой фразы. Понимаешь, о чем я? Когда берешь уроки пения, начинаешь замечать мелодику речи. У некоторых она настолько явная, что можно записать нотами. Вообще-то я бы поняла его, если бы он заглядывался на других женщин. Мона ведь никогда не заботилась о том, чтобы кому-нибудь нравиться. Если на ней блузка, то это огромный бесформенный балахон, застегнутый на все пуговицы и с длинными рукавами. Она не красится, а волосы закалывает в пучок, вместо того чтобы потратиться на красивую стрижку. Она никогда Вильхельма не погладила, никогда ласкового слова не сказала. Не скудновато ли для семейных отношений? Я бы первая его поздравила, найди он кого-нибудь, кто полюбил бы его таким, какой он есть. Знаешь, по-моему, Мона смотрела на него сверху вниз. И он это чувствовал.
Арвидсон ждал Марию у выхода из ресторана. Мария просияла при виде его и стала оглядывать площадь, ища глазами Эка.
— Он ушел час назад с рыжей девушкой-акупунктурщицей из центра по борьбе с курением, — объяснил Арвидсон. — Никогда не видел, чтобы он так стремился бросить курить. Он, наверно, рассчитывает на индивидуальный курс. Например, провести целую ночь на коврике с иголками. Можно, я провожу тебя до Восточных ворот?
— Я хотела прогуляться до порта, мне кажется, я сразу не усну. Мысли мешают. Разговор с Биргиттой меня что-то встревожил. — Увидев в его лице разочарование, Мария добавила: — Пошли вместе, если хочешь.
Ночь была теплой, в переулках кипела жизнь. Порывы легкого ветра доносили смех, звуки танцевальной музыки и соблазнительные запахи из ресторанчиков. Цветы плетистых роз на фасадах сияли, подсвеченные уличными фонарями. Арвидсон остановился и обхватил ладонями распустившийся желтый цветок.
— Понюхай, — сказал он, и Мария наклонилась, чтобы почувствовать аромат. Ее волосы коснулись его губ. Она этого не заметила. А он ощутил всем телом.
Они вышли на Береговую улицу. Около ресторана «Бургомистр» толпились мужчины среднего возраста в кожаной одежде. Они не проходили внутрь ресторана, было видно, что у них назначена встреча у входа. Один из них попытался втащить в их круг Марию, при этом он громко хвастался своим крутым байком и что «мусора» его даже штрафанули за превышение скорости.
— Я сейчас возьму, бля, пару пива, и хрен они меня потом остановят! — У него был певучий северный говорок.
Арвидсон подошел и просто глянул ему в глаза. Доставать удостоверение не пришлось. Они друг друга поняли.
Вдруг позади двух девушек в спортивных костюмах Мария увидела Улофа Якобсона, спускающегося в ресторан. Тот, похоже, торопился и Марию с Арвидсоном не заметил. На нем были шорты и белая майка.
— Возьмем по пиву? — предложила Мария.
— Наверно, нужно заказать столик? — Арвидсон взял в руки меню. Поесть в «Готландском погребке» ему не удалось, потому что он не сводил глаз с Марии.
— Либо показать служебное удостоверение и считать, что мы при исполнении, — предложила она.
— Имеем полное право.
Мария проследила взглядом за Улофом, как тот прошел во внутренний дворик ресторана и сел за стол. Там он заговорил с мужчиной, сидевшим к ним спиной, с прямыми темными волосами и на голову ниже Улофа. Мужчина повернул голову и резко поднялся. Мария коснулась руки Арвидсона, и он посмотрел в ту же сторону. Это был Арне Фольхаммар. Музыка не позволяла разобрать их слова, но жесты были вполне понятны. Дело шло к драке. Арне положил на стол купюры и последовал за своим рослым братом к выходу. Арвидсон взял Марию за плечи и повел на улицу. Снаружи толпился народ. Когда они вышли на Береговую улицу, Улофа и Арне видно не было.
Запах моря, роз и каких-то незнакомых цветов струился по переулкам, манящий, как ночная прохлада. Арвидсон не убирал руку с плеч Марии. На секунду расслабившись, Мария прижалась к нему, но в следующее мгновение выскользнула из его рук и стала разглядывать витрину рыболовного магазина. Военная хитрость, подумал Арвидсон. Мария никогда раньше не интересовалась ни рыбалкой, ни охотой. Он мечтал набраться решимости и взять ее за руку. Если бы она разрешила это сделать, он бы больше от жизни ничего не хотел. Впрочем, нет, он бы хотел продолжения. Мария сунула руки в карманы куртки, как будто услышала его внутренний монолог. Некоторое время оба молчали.
— Ты не знаешь, чем кончилось дознание в доме у Моны? Оно завершено? — спросила наконец Мария.
— Трюгвесон говорит, в шкафу у мальчиков в комнате они нашли надпись: «Как же мне осточертела эта семейка!». — Арвидсон улыбнулся. — Видимо, кто-то из птенчиков решил, что пора улетать из гнезда.
— Интересно, кто это написал?
— Обычное чувство для любого подростка. — Арвидсон чуть не проговорился, что сам он до сих пор живет в родительском доме, но вовремя прикусил язык. Такая ситуация, если ее не объяснить полностью, вряд ли может говорить в его пользу. — Мы получили заключение о вскрытии. У Вильхельма Якобсона был запущенный рак легких. По всей вероятности, он об этом знал или догадывался. Ему оставалось не так много.