Мона подняла трубку, чтобы позвонить ему, но ощутила внутреннее сопротивление. Если бы она знала, что звонок приведет еще к одному убийству, то ни за что не стала бы набирать эти ненавистные цифры. Но она снова чувствовала себя маленькой и напуганной. Было страшно идти одной в банк, мраморный дворец цифр, она не знала, как там себя вести. Она решила остаться в черном платье, несмотря на жару. Может, там будут к ней предупредительнее, видя, что она в трауре. Кроме того, это платье ей очень идет. Черный цвет оттеняет ее темные брови и ресницы, и платье сидит на ней, как на модели в каталоге. Она не решилась показать платье Вильхельму после того скандала, когда он узнал, что она заказала по каталогу «массу ненужного».
Теперь она увидела его фигуру между деревьев. И приободрилась: куда спокойнее идти в банк вместе. Несмотря на то что он был рядом и обнимал ее за плечи, рука Моны дрожала, когда она заполняла бланк, который ей протянула сотрудница банка. Притом что Мона имела на ячейку полное право как на совместное имущество, та почему-то отчетливо ощущалась как личное владение Вильхельма. Мона чувствовала, что нарушила некую границу и вторглась в чужое тайное пространство. Что она здесь найдет? Наверное, права на дом, собственный аттестат зрелости с плохими отметками, может быть, немного денег и что-нибудь еще, о чем она не догадывается. А если она указала не тот номер? Ведь это только догадки, что цифры на картине и номер ячейки совпадают. Он сказал, ничего страшного, если номер не тот, но она все равно боялась. Если она ошибется, это будет ужасно. Она опозорится и разоблачит себя.
— Будьте добры, предъявите удостоверение личности.
Мона достала вытертый бумажник из кожзаменителя, отвела пальцем висящие из него нитки и показала водительские права. Решетка отворилась, и они шагнули внутрь банковского хранилища — он впереди, Мона немного позади. Как в тюрьме, подумала она, холодные белые стены, каменные колонны. Решетка захлопнулась с гулким эхом. Они были одни. Он надел перчатки и взял из ее рук ключ. Конечно, у нее дрожали руки, но ей ведь хотелось открыть самой! Он достал из ячейки черный ящичек и, прежде чем открыть крышку, огляделся. Мона наклонилась, чтобы посмотреть, и чуть не села на пол, когда увидела пачки тысячных банкнот. Сверху лежало толстое письмо, адресованное Биргитте. Конверт оказался незаклеен. Было так странно держать его в руке. И странно видеть старательно выведенное на нем рукой Вильхельма имя Биргитты.
— Дай мне письмо, — сказал он, и она машинально подчинилась. В конверте были деньги, а еще листок с написанным от руки текстом. — Я займусь этим, — сказал он и засунул письмо в карман.
Она успела прочитать только начальную фразу.
— Что я буду делать с деньгами?
Он рассмеялся, коротко и угрюмо:
— Об этом меня не спрашивай. Спрячь их дома и трать с умом и понемногу.
Глава 37
Мона смотрела не отрываясь за работой экскаватора. Ее голова поднималась и опускалась, как иголка на швейной машинке, покуда Хенрик набирал полный ковш земли и камней и вываливал на кучу. Это искусство, сказал он, уложить склон так, чтобы он смотрелся естественно, это все равно что ваять статую женщины с мягкими формами. Гигантская машина слушалась малейшего его движения, как будто была продолжением руки. Мона глядела как зачарованная. Сейчас он подхватил большой камень и вытянул ковш вперед. Машина осела. Он подкинул камень и поймал его ковшом, потом еще и еще, как будто не мог с ним справиться. Мона продолжала следить за каждым ударом камня о ковш, пока не поняла, что Хенрик все устроил нарочно. Тот засмеялся, белые зубы сверкнули на запыленном лице. Смешно, что он смог управлять движениями ее головы, как ковшом. Она не смутилась, он ведь смотрел так ласково и смеялся так дружелюбно, что было ясно — он шутит не над ней, а вместе с ней.