— Откуда вышла? — не поняла Хитринка.
— Мне не разрешали покидать комнаты, — пояснила Марта. — «Дитя, эти стены — твой дом навсегда. А выйдешь наружу — случится беда». Вот что мне пели, сколько я себя помню. А я всё равно захотела выйти, и вышла, а потом пришлось бежать. В первую ночь волки кружили у стен, во вторую — перебрались через забор и заглядывали в окна, а потом они бы наверняка напали и разорвали всех внутри. Хорошо ещё, их никто не заметил, вот бы все переполошились! И Грета, которая стряпает и моет полы, приказала мне идти и не делать ни шагу назад, пока я не доберусь до Вершины Трёх Миров.
— Почему именно туда?
— Грета сказала, это для меня теперь единственная возможность спастись.
— Так что же ты потащилась к болотам? Это ведь вовсе не по пути. С дороги сбилась, что ли?
— Так ведь сперва Грета велела идти сюда. Здесь живёт Ковар, он-то мне и нужен. Он проводит меня к Вершине, потому что знает путь.
Хитринка ощутила, как покалывает щёки от гнева, и понадеялась, что в сумерках не видно, как она краснеет.
— Ковар! — вскричала она. — Ох, как же я ненавижу это имя! Ненавижу, ненавижу, ненавижу!
— Ты почему… — попыталась узнать Марта, приподняв светлые брови, но собеседница совсем её не слушала.
Как, в самом деле, можно было относиться к тому, кто не пожелал знать о собственной дочери и за тринадцать лет ни разу не проведал? Он избавился от неё, отдав бабке с дедом, когда Хитринке было по виду несколько дней от роду, и даже не подумал, как она выживет здесь, на болотах. Счастье ещё, что у соседей незадолго до того народилась дочь, и мать за отдельную плату согласилась выкормить подкидыша. Неясно уж, откуда старики взяли столько денег, ведь когда в услугах кормилицы не стало нужды, те соседи на вырученные средства смогли перебраться в город и обосноваться там.
Почему-то обида на отца была сильнее, чем на неведомую мать. Может, потому, что о родившей её Хитринка не знала совершенно ничего, и та оставалась бесплотным образом, тенью, а вот отец вырос здесь. В этой хижине он тоже сделал первые шаги, держась за эту самую лавку. А вот на косяке старые зарубки, отмечающие, как он рос. Вон с того дерева на опушке леса он однажды упал, но не плакал. Вот сюда ходил за орехами. Мастерил игрушки из прутьев, некоторые даже уцелели.
Отец был реален, и повсюду остались следы его присутствия, и казалось порой, он вот-вот появится. Откроет дверь со смехом, или выйдет из-за хижины, а может, покажется из леса. Порой он снился Хитринке, этот мальчик из бабушкиных историй, хотя, конечно, теперь-то он должен был уже повзрослеть. Сперва она любила эти сны, затем возненавидела.
Поначалу Хитринка даже не задумывалась, что у неё должны быть родители. Есть Завирушка, есть Хвост-Хитрец, чего ещё желать? Но она росла, и однажды ей захотелось тоже сказать кому-нибудь «мама» или «папа». Хотя бы узнать, какими они были. Почему они её бросили и не пожелали навещать, что с ней было не так?
И желание переросло в обиду, а затем — в злость. Раз они отвергли свою дочь, то и пожалуйста, она тоже от них откажется!
А больше всего она ненавидела Ковара за то, как он поступил с собственными родителями. О, у него-то они были, и хорошие, любящие, а он разбил им сердце. Дедушка вообще не мог заговаривать о сыне, одна бабушка потихоньку рассказывала. Только дед хоть и молчал, но переживал больше всех, иначе отчего бы ещё стал таким странным под конец? Всё твердил о какой-то удочке, которую сын ему обещал привезти, ходил по берегу, выглядывал. Старик торговец, заезжающий иногда в поселение, из жалости привёз удочку, сказал — от Ковара, хотя всем было ясно, что этот подлец ничего не передавал и вообще наплевал на отца.
Всем, но не деду. Тот светился от счастья и каждому встречному сообщал, что пойдёт с сынком на рыбалку. И пошёл-таки, когда за ним не уследили, промочил ноги, и вскоре его не стало. А там и бабушка ушла следом. Если бы не Прохвост, то и Хитринке настал бы конец. Хорошо, что хоть они были друг у друга.
— Проклятый, негодный, чтоб он помер три раза подряд, нет, четыре! Предатель паршивый! Нету здесь никакого Ковара, не было и не будет! — завершила Хитринка свой сердитый монолог. — Он бросил нас, подлец, и носа сюда больше не показывал. И больше десяти лет его здесь никто не видел, и в городе его никто не видел — сбежал, наверное, куда подальше. Чтоб у него в жизни всё не ладилось!
— Его здесь нет? — тоненько протянула девчонка, впервые за всё время выглядящая растерянной. — Ой, а как же мне теперь быть?
А меж тем первый волк добрался до дерева и уселся под веткой, выжидая и примеряясь.