- Так и есть! Опять, Коля, ты дядю Сережу мучаешь вопросами?
- Это ничего, Параша, - успокоил ее Сергей Степанович. - Коля у нас молодец. Глаз у него "не спящий", все видит и всему объяснения ищет. Он доберется до самых начальных истин. Это похвально...
Коля утешал себя воспоминаниями до тех пор, пока не загремел, отодвигаясь, дверной засов и чья-то рука не дотронулась до его плеча.
- Дело-то какое вышло, - досадливо говорил сторож стоявшему за ним надзирателю.
Но тот оборвал его:
- Не тебе рассуждать об этом... Лобачевский, вставайте, напрасно вы не сказали, что стекло разбил Княжевич. Можете вернуться в класс.
Сторож, отступив, наблюдал, как надзиратель тряс Колю за плечо.
- Бесчувственность, удивления достойная, - презрительно бормотал он при этом.
Коля поднялся.
- Вы слышали, что вам сказано? - повысив голос, повторил надзиратель. Можете в класс вернуться. Единственно по своей вине в таком непривлекательном помещении оказались.
- По какой вине? - спросил Коля.
- Не рассуждать... Ради своего упорства...
Ничего не поняв, Коля повернулся и молча вышел в коридор.
- Сначала в умывальную. В должном виде в класс являйтесь, - бормотал ему вслед надзиратель.
Коля шел как во сне. В голове шумело, ноги были вялыми. Он еще не знал, что возмущенные ученики заставили Княжевича пойти к инспектору с повинной.
Не хотелось бы Яковкину освобождать Лобачевского, но вот пришлось, ничего не поделаешь. Зато уж сорвал потом злобу на других. Бегая по кабинету, он визгливо кричал на перепуганного сторожа-инвалида, вытянувшегося перед ним в струнку:
- Дурак! Дубина! Зачем было меня беспокоить? Не мог известить надзирателя? Найди его, дубина, и чтобы сей момент освободить из карцера этого предерзкого мальчишку! Живо!
Коля вернулся в класс на перемене. Ученики тут же окружили его, но звонок разогнал всех по местам.
Начался урок немецкого языка. Учитель Ахматов, гладко выбритый, щегольски одетый, вошел в класс и, выждав, когда утихнет шум, поздоровался, четко выговаривая каждое немецкое слово.
Как и все, Коля раскрыл учебник. Но после перенесенных потрясений хорошо знакомые по домашним занятиям буквы готического алфавита заплясали перед глазами строчки стали расплываться. Непонятно, куда исчез класс учитель. В сумеречном состоянии он почувствовал себя не в классе, а дома, уютно устроившимся в мягком кресле.
Слова учителя будто были знакомы, но их значения не понимал он и бессмысленно смотрел в книгу, все ниже опуская голову...
- Лобачевский, вы, кажется, веселый сон видите? А как насчет немецкого? - послышался голос Ахматова Коля вздрогнул так, что учебник упал на пол.
- Я, нет, я... - растерянно пробормотал он, поднимая книгу.
Но учитель, знавший историю с разбитым стеклом, не стал отчитывать ученика. Тот и без того был наказан.
Как потом ни старался Коля внимательно следить за каждым словом учителя, смысла их не мог уловить и елееле дождался конца урока.
Попрощавшись по-немецки, учитель вышел из класса.
Наконец-то наступил свободный час - для отдыха и свиданий с родителями. Все ученики хлынули к дверям приемной комнаты.
В большом темноватом зале кое-где сидели у стен и стояли взрослые, не снимавшие верхней одежды. Посередине прогуливался надзиратель, следя за порядком. Посетители говорили сдержанно, вполголоса. Если же иногда и прорывался чей-нибудь начальственный бас, то надзиратель только почтительно косился в его сторону. Такую вольность мог позволить себе кто-нибудь из очень влиятельных родителей.
Одинокий, точно забытый всеми, Коля рассеянно смотрел по сторонам. Саши с Алешей в посетительской не было - их классу отводился другой, особый час. Так что и ждать ему некого: мать не совсем здорова, уже известила сыновей, что сегодня прийти не сможет.
Он подошел к подоконнику и выглянул в окно, выходившее на гимназический двор, занесенный снегом и разделенный посередине забором с калиткой. У калитки - небольшая будка, в ней дежурит солдат-инвалид. Гимназистам разрешается гулять в свободное время только на передней - чистой половине двора. Задняя занята службами: конюшня, баня, дальше - пруд и овраг. Место запретное и потому привлекательное. Но сторож в будке - строгий караульщик. Ведь по тому оврагу легко выбраться и в город, за территорию двора.
На передней половине пусто, неприветливо, растет лишь несколько голых деревьев и кустов у забора. Так же пусто и холодно сейчас в сердце мальчика. Все присутствующие в зале заняты разговорами, а до него никому и дела нет. Сумерки вползали в окна огромной залы. Тоска сжимала горло. Но слез не было... Восторженные мечты о гимназии... Как не похожи они оказались на то, что пришлось увидеть. Все тут чужое, постылое...
- Убегу! - забывшись, проговорил Коля. И тут же, вздрогнув, огляделся. Нет, кажется, никто не услышал.
"Сегодня же, ночью", - решил он, едва шевельнув губами. И сам удивился, как быстро сложился в голове план побега.
Шкаф с верхней одеждой замыкается, но ключ - Коля это видел - всегда лежит в тумбочке дежурного надзирателя. Ночью, когда тот заснет, возьмет он ключ, достанет из шкафа пальто. Но дверь на улицу-то заперта. Как же выйти? Случайно слышал он, как повар жаловался инвалиду: "Не жизнь, а маета. С вечера еще подремать не успеешь, а водовоз уже в дверь стучится, раньше солнышка является. Пока на кухне кадки наливает, а ты печку топить собирайся..."
"Вот, пока дверь открыта, я и того..." - решил Коля, но вдруг его кто-то потянул за рукав.
- Ты чего так испугался? - шепнул Рыбушкин. - Точно я тебе иголку в бок всадил.
- Нет, ничего, я так... - ответил Коля. - Задумался.
- Директор будет у нас новый, - сообщил Миша таинственно. - Лихачев, помещик. Раньше был директором казанских училищ. Говорят, не строгий.
Колю не тронуло такое известие. Гимназия, директор...
с этим покончено. И прежнего-то ни разу не видел. Да и видеть не хочет.
- Ну что ж... - отозвался он равнодушно. - Пускай будет новый.
- Какой ты, однако, черствый, - удивился Миша и стремглав побежал сообщать новость дальше...
Никогда вечер не казался таким длинным и ночь не тянулась так томительно. В спальне уже давно было тихо.
Надзиратель, несколько раз обойдя камеры, проверил - все ли спят, нет ли где какого баловства - и удалился в свою каморку. Кто-то забормотал непонятное. Коля прислушался. Не любил он, когда во сне бормочут. Жуткое что-то в этом бессмысленном бормотании. Будто не спящий, а кто-то совсем другой, притаившийся в комнате, лепечет всю эту чепуху.
Коля приподнял голову. Нервное напряжение обострило его слух настолько, что теперь он явственно слышал, как надзиратель, кряхтя и ругаясь, стаскивал сапоги, долго ворочался на жестком диване. Наконец из каморки донесся далекий заглушенный храп. Откинув одеяло, Коля встал с кровати. Пора. Босиком, дрожа на полу от холода и волнения, он шаг за шагом подбирался к двери в комнату надзирателя. Как же раньше не замечал он, что скрипит она так сильно. Может, вернуться? Ни за что!
Вот он уже тянется к тумбочке. Пальцы проворно шарят на верхней полке. Все! Ключ в руке.
Надзиратель в это время повернулся на другой бок, сердито скрипнув диваном. От испуга Коля чуть не вскрикнул, но ключ не выронил. Он мигом выскочил из каморки надзирателя и, совсем обессиленный, упал на свою кровать.
Обошлось. Но это было только начало. Теперь - шкаф, пальто, водовоз...
Коля, припав на локоть, вслушивался в темноту. Никогда не думал он, что ночная тишина так полна всяких звуков: то скрипы, то шелесты, а вот и чуть слышный мышиный писк... Ишь какие они разговорчивые, эти мыши! Наконец в нижнем вестибюле раздался гулкий бой часов, тех, что высились в углу, как башня. Раз! Два! Три! Четыре!..
Ну что же?.. В самый раз!
Одетый, с ключом в руке, он пробрался на цыпочках в коридор, к заветному шкафу с одеждой. Сапоги скрипели - поэтому надо их вынести в руках. Но вот застучало сердце: "Поймают, с ключом... как вора! Что же тогда будет?.." Вспомнились Краснов с кочергой, совиные глаза инспектора, карцер... "Нет, ни за что не вернусь!"