Только и годится на мыло да на свечи.
Зал больше не смеялся. Воспитанники повскакали с мест. Послышались крики:
- Вам бы, господин директор, попробовать самому эту прелую дохлятину!
- Мы не свиньи, а люди!
Раздался пронзительный свист, чашки полетели на пол, со всех сторон посыпались еще более резкие выкрики.
Лихачев схватился руками за голову и побежал к двери.
Надзиратели, отгородив его своими спинами от гимназистов, услужливо раскрыли дверь.
Лишь поздней ночью затих "растревоженный улей": усталость дала себя знать и воспитанники наконец-то уснули. Но Коле не спалось. Еще в начале мая, когда в окнах выставили рамы, а в гимназическом саду зазеленела трава и красная верба покрылась пушистыми барашками, у него появилось новое развлечение, не безопасное и тем более занимательное.
Когда в полночь весь дом замирал, Коля наспех одевался и подходил к раскрытому окну. Спать ему не хотелось. А в окно глядела такая волшебная луна, что в ее свете обыкновенный сад казался необыкновенным. Коля залезал на подоконник и тихонько спрыгивал на мягкую, чуть влажную землю. Акбая, сторожевого пса, угощал припасенным в кармане кусочком хлеба, и тот благодарно лизал ему руку, радостно повизгивая. Подружился Коля и с ночным сторожем. Тот мог бы донести надзирателю, но бабай твердо знал свои обязанности: он должен сторожить гимназию от воров и разбойников, а русский мальчик всегда вежливо с ним здоровался - пу и пусть гуляет себе на здоровье.
Так было несколько раз: утомленный короткой ночной прогулкой в саду, Коля незаметно влезал в окно и крепко засыпал до самого подъема.
Но в эту ночь, влезая в окно, расслышал он какой-то подозрительный шепот на втором этаже. Затем что-то зашуршало по стене, будто с крыши сваливали ворох сена, Коля спрыгнул с подоконника в сад и, не веря своим глазам, увидел наверху раскрытую створку одного из окон стеклянного купола. Под ним висел человек, покачиваясь на канате; в одной руке у него была кисть, в другой - ведерко.
- Петя, не робей, - послышался шепот с крыши.
"Княжевич! Митя!" - узнал его по голосу Коля.
- Держим крепко, - заверил Княжевич. - Пиши поскорее.
Петя водил кистью по стене, рисуя какие-то буквы.
Наконец, поставив точку, шепнул восторженно:
- Готово! Тяните! - и скрылся в открытом окне.
Створка за ним захлопнулась.
Произошло это все так быстро, что Коля невольно подумал: не померещилось ли? Нет, на стене остались еле видные в сумерках буквы. Но прочитать их пока невозможно.
Вернувшись в свою спальню, он долго вертелся под жестким одеялом: "Кто этот Петя? Не тот ли Петр Алехин, которого наградили в прошлом году большим похвальным листом? И что же он мог написать на стене?.."
Утром Коля почувствовал: кто-то с него стягивает одеяло. Дежурный? Нет, Алеша.
- Скорей! Скорей вставай! - торопил его младший братишка, - Дежурные смоют - не увидишь.
- Кого?
- Там, под куполом...
- А! - догадался Коля.
Едва успев одеться, он пулей вылетел во двор. Там уже толпились гимназисты - шумели, смеялись, показывали руками на купол, под которым сияли красные буквы: "Конец бесправию! Долой Лихачева!"
С большим трудом надзирателям удалось разогнать гимназистов по классам. Спешно были вызваны пожарные - стереть столь крамольную надпись.
Инспектор Яковкин охотно приступил к расследованию. Охотно потому, что лучшего повода унизить нового директора и не придумаешь. Ох, как мешал ему этот Лихачев!
Яковкин поодиночке вызывал к себе в кабинет каждого ученика. В ход было пущено все - уговоры, угрозы.
Многие мальчики возвращались от него в слезах, А ночью надзиратели шныряли в спальнях и подслушивали у дверей, стараясь поймать неосторожное слово. Но смельчаков так и не открыли.
- Буйство! Неистовство! - кричал Яковкин, топая ногами, - Воспитатели юношества, крамолу вырастившие!
Непокорство властям проглядевшие!
Надзиратели дрожали, но помочь инспектору ничем не могли. Бунтарские же настроения тем временем разрастались и крепли. В свободные часы все чаще можно было видеть, как гимназисты хмуро перешептывались, по тут же замолкали, если какой-нибудь надзиратель пытался подойти к ним ближе.
Директор Лихачев перепугался. "Волнения среди учащихся - это же общественный беспорядок, организованное выступление против начальства! Не дай бог, слух дойдет об этом и до властей..." Сгоряча он распорядился наказать всех воспитанников - на три дня посадить их на хлеб и воду. Но тут возмущение перешло уже в открытый бунт, весьма порадовавший лукавого Яковкина. Началось это в субботу, 4 июня. После обеда гимназисты вышли на прогулку. За высоким забором на заднем дворе послышались жалобные стоны. В щели штакетника было видно: у конюшни квартирмейстер прапорщик Михайлов палкой избивал солдата-инвалида, служившего привратником.
- За что же бьете неповинного, ваше благородие? - спрашивал привратник.
- Туда! - скомандовал Дмитрий Княжевич.
Гимназисты, как один, кинулись в открытую калитку и тотчас окружили квартирмейстера.
- Господин прапорщик! - подошел к нему рослый старшеклассник Иван Крылов. - Бить старика, георгиевского кавалера, стыд и позор! Это варварство!
- Варвар!.. Палач! - подхватили остальные ученики, не раз уже слышавшие об издевательствах Михайлова.
Княжевич-старший вырвал палку из рук экзекутора.
Тот с руганью набросился было на гимназиста, но Иван Крылов придержал его за локоть:
- Не смей, господин поручик.
- Не желаю разговаривать с обезьянами Пугачева!
Будьте вы прокляты! - завопил вдруг квартирмейстер.
Но в ответ послышался такой угрожающий гул голосов, что пришлось ему бежать на крыльцо и захлопнуть за собой входную дверь.
Убедить гимназистов немедленно вернуться в классы удалось только Сергею Александровичу Попову - единственному надзирателю, которого все любили. Он обещал сам доложить об их просьбе директору Лихачеву. А требование было такое: уволить квартирмейстера Михайлова за жестокое обращение с инвалидом и за гнусное оскорбление чести гимназистов. Однако Лихачев не оценил благородного порыва юношей, наоборот, он обвинил их в дерзком поведении, обещал наказать "зачинщиков" и приказал запирать на ключ все двери в спальнях.
Такие меры обозлили гимназистов. Когда вечером все ушли на ужин, Княжевич, Пахомов, Алехин и Крылов изломали кровати в комнатах ненавистных надзирателей.
На следующий день ученики высших классов заявили, что не будут ходить на занятия, пока не уволят квартирмейстера. К ним присоединились и другие классы, даже нижние. Три дня заседал совет гимназии в полной растерянности. А "бунт" воспитанников разгорался. Раздавались крики:
- Вон Лихачева!
- Долго ли будем его терпеть?
- Не поздоровится директору, если не разберет нашей апелляции...
Лихачев струсил. Он уже не решался без охраны появляться ни в здании гимназии, ни даже на дворе и на заседание совета пробирался тайком, через квартиру инспектора. Избегая встреч с учениками, посылал уговаривать их то учителей, то надзирателей.
Но гимназисты были непреклонны. 9 июня двадцать восемь казенных учащихся из высших классов гимназии во главе с девятнадцатилетним Петром Балясниковым, игравшим на кларнете марш, ворвались в конференц-зал, где происходило "экстраординарное" заседание совета под председательством Лихачева, и еще раз потребовали немедленного увольнения Михайлова.
Притворясь перепуганным, Яковкин дрожащим голосом шепнул директору:
- Александр Логинович, они могут нас убить. Соглашайтесь!
Путь к отступлению был отрезан караулившими у запасного выхода гимназистами, Лихачев сдался. Тут же наскоро был составлен приказ об увольнении квартирмейстера и прочитан воспитанникам. Успокоенные, все разошлись.
После ужина раньше обычного легли спать, и в гимназии стало тихо. Но в кабинете Яковкина всю ночь горела свеча и скрипело перо. Ловкий инспектор неустанно строчил рапорты на имя губернатора Мансурова и министра народного просвещения Завадовского, изображая "бунт"