- Хватит, можно так и попугая научить. Посмотрим, знаешь ли перевод.
- Знаю, - ответил Коля.
- Начинай!
Мальчик вспыхнул.
- Не буду, - сказал он.
- Как?! - растерялся инспектор.
Дело принимало дурной оборот.
- Успокойтесь, Лобачевский, - посоветовал "строгий". - Сейчас же извинитесь!
- Господин учитель, больше так не буду, - пробурчал Коля.
- Вот и прекрасно, - сказал Корташевский. - Переведите нам первые строчки.
Создал памятник я, меди нетленнее,
Пирамидных высот царственных выше он.
Едкий дождь или ветер, яростно рвущийся,
Ввек не сломит его...
читал Коля.
- Довольно, - сказал учитель. - Знаете... Прочтите нам, Николай, и русские стихи.
Он прочитал им басню Ломоносова о двух астрономах и поваре, отвергавшем утверждение Птолемея следующим доводом:
Кто видел простака из поваров, такого,
Который бы вертел очаг кругом жаркого?
Корташевский и Левицкий, переглянувшись, одобрительно кивнули друг другу. Но Яковкин был недоволен.
- Та-ак-с, - протянул он. - А кто же тебя, Лобачевский, обучил такому стихотворению?
- Мама, - сказал Коля.
- Ее выбор не одобряю, - объявил инспектор. - Стихами, смысл которых тебе еще не ясен, голову забивать не следует. Лучше скажи нам, какие люди назывались в старину волхвами?
Коля удивленно посмотрел на Левицкого, и тот счел нужным вмешаться.
- Извините, господин инспектор, - вежливо напомнил он. - Мы же собираемся принять Лобачевского в нижние классы.
Яковкин нахмурился:
- Куда его, такого, в нижние! Я бы совсем не принял.
Только вот за то, что воспитанник покойного Шебаршина...
Ладно уж, пусть попробует в начальном, подготовительном...
Старшие преподаватели присоединились к его решению.
Экзамен кончился. Инспектор подписал свидетельство, что Лобачевские Александр и Алексей приняты в нижние классы как весьма достойные.
- А ты, - сказал он Коле, - будешь в классе начальных правил языка российского и арифметики у господина Федора Петровича Краснова...
Уже готовясь покинуть зал, Саша вдруг повернулся к столу.
- Дядя Сережа, то есть Шебаршин Сергей Степанович, наказывал нам передать гимназии эккер и землемерную цепь, - сказал он. - Я положил их за дверью. Можно принести?
Брови Яковкина поднялись.
- Цепь и эккер? - повторил он. - Хорошо. Сами возьмем. Идите.
Мальчики вышли. Посмотрели на сверток, лежавший за дверью, и молча спустились по лестнице вниз.
- Экзамен-то сдали? - участливо спросил их инвалид и сам открыл перед ними входную дверь.
- Сдали! Сдали! - крикнули вместе Алеша и Саша.
Коля прошел мимо швейцара молча. Тот посмотрел ему вслед и, вздохнув, закрыл двери.
Мать стояла на улице, ждала их. Алеша и Саша бросились к ней, размахивая руками. А Коля приотстал немного. Мать поняла, что случилось неладное, и поспешила к нему навстречу.
- Не приняли?
- В подготовительный. А Сашу с Алешей в нижние, - ответил он. - Мама, прости меня. Ведь я не хотел огорчать... Но вот...
- Ничего, сынок, - утешала мать. - Не горюй. Ты себя еще покажешь... А сейчас, дети, пойдем к доктору Бенесу.
Он живет на Лядской улице.
Лекарь принял их учтиво и сразу же дал три свидетельства о хорошем здоровье и крепком телосложении Александра, Николая и Алексея Лобачевских.
Наконец все формальности были выполнены, и 5 ноября 1802 года совет императорской Казанской гимназии в протоколе за № 158 постановил удовлетворить просьбу коллежской регистраторши Лобачевской "о принятии трех ее сыновей Александра, Николая и Алексея, детей губернского регистратора Ивана Максимова Лобачевского, в гимназию для обучения на собственное разночинское содержание до открытия вакансии на казенное".
Получив это постановление, Прасковья Александровна тут же внесла в контору гимназии деньги за учебу и, помолодевшая, вышла поздравить своих сыновей, ожидавших ее у входа.
Обнимая их, она смеялась и плакала. Еще бы! Новая жизнь раскрыла перед ними свои двери.
ТРУДНОЕ НАЧАЛО
Сборы в гимназию были недолгими. Утром у ворот уже стоял извозчик, нанятый с вечера. Мать хлопотала на кухне, приготовляя завтрак, но горячие лепешки, аппетитно шипевшие на сковородке, не соблазняли мальчиков. Умытые, причесанные, в праздничных курточках, они долго слонялись по комнатам, пока наконец не присели к столу.
- Смотрите же, дети, ведите себя хорошенько и будьте как можно предупредительнее со всеми, - просила мать.
После завтрака мальчики оделись и по старому обычаю с минуту молча посидели перед выходом.
- Ну, с богом! - Прасковья Александровна поднялась, обняла и поцеловала каждого. Все. Теперь можно выходить.
Озябший извозчик у ворот похлопывает рукавицами.
Резкий морозный ветер на крыльце рвет платок с головы матери.
- В гимназию! - говорит она извозчику.
Санки тронулись, провизжав полозьями. Прасковья Александровна стояла на крыльце и смотрела им вслед, пока не скрылись они за поворотом...
Мальчики сидели молча, прижимаясь друг к другу. Когда сани повернули за угол, спохватились: даже не помахали рукой на прощание.
Но думать об этом некогда: извозчик уже натягивал вожжи, лихо подкатив к подъезду гимназии.
Алеша не поверил:
- Так быстро?!
- Вылезай! - ответил Саша.
Входная дубовая дверь в гимназию открывалась туго.
Саша нажал ее плечом, пропуская братьев. Затем и сам вошел.
В просторном вестибюле остановились и посмотрели друг на друга растерянно: занятия в классах, видимо, уже начались, а тут было тихо и пусто.
- Куда же теперь? - спросил Коля.
- Подождите, сейчас придут за вами, - строго сказал стоявший у двери солдат-инвалид и взглядом показал на широкую каменную лестницу.
- Вон уже идет! - шепнул Алеша, попятившись назад, за спины старших братьев.
С верхнего этажа неторопливо спускался пожилой офицер - дежурный по классам Василий Петрович Упадышевский. Одной рукой он опирался на перила, другая - в черной перчатке - была подвязана широкой черной лентой, перекинутой через плечо. Мальчики узнали его по висевшему на шее ордену. Доктор им рассказывал, что кисть руки Василий Петрович потерял в бою, а черная перчатка его набита хлопчатой бумагой.
Упадышевский приветливо глянул на смущенных мальчиков. Он хорошо знал и ценил их воспитателя - капитана Шебаршина.
- Братья Лобачевские? - спросил он хриплым басом. - Ну, кто из вас в подготовительный?
Коля понурив голову, нехотя шагнул вперед.
- Пойдем со мной, - сказал седой офицер, - к Федору Петровичу Краснову. А вы подождите.
Подготовительный... Коле казалось, что кто-то громко по слогам повторяет слово это на каждой ступеньке. Но вот лестница кончилась.
Когда поднялись на второй этаж, Коля направился было в зал собраний, но Упадышевский остановил его.
- Нет, нам в столовый зал, направо, - сказал он, открывая противоположную дверь.
Неожиданный яркий свет заставил Колю зажмуриться - утреннее солнце уже заглядывало в окна. Следуя за дежурным офицером, переходил он огромный зал, выкрашенный до высоты человеческого роста коричневой масляной краской, а выше - розовой известкой. Простенки между окнами были заполнены раскрашенными картинками отечественной истории, а в дальнем углу сияли позолотой озаренные солнцем образа иконостаса.
- Это наша домовая церковь, - пояснил Упадышевский, заметив, что мальчик озирается по сторонам, - А вот и подготовительный.
Он открыл дверь в класс.
- Федор Петрович, пожалуйте - к вам новый ученик, Николай Лобачевский, - торжественно произнес дежурный, обращаясь к учителю. Затем он повернулся и вышел, тихо закрыв за собой дверь.
Коля растерялся. Комната была большая, высокая, заставленная рядами узких столиков со скамейками, на которых сидели ученики. Все они - в темно-зеленых мундирах, с галстуками на шее. В глубине комнаты - кафедра.
За ней стоял длинноволосый блондин, такой худой и высокий, что ему невольно приходилось горбиться. Острые глаза его уставились на мальчика.
- Пришел, так садись, - послышался неприятный скрипучий голос. - Там, там, где стоишь, - на заднюю скамейку. Посмотрим еще, годен ли будешь сидеть на передней.