Затосковал медячок, подрядился он слепца по городу водить. А все баяли, что слепой-то — колдун, на какую фабрику что задумает напустить, — напустит, а людей в кого хошь, в того и обернет.
Гордей увидел Петьку, привел. И с первого разу крепко привязался к нему паренек. Придет к Гордею и все с вопросами.
— А это к чему? А это зачем?
Гордей ему растолковывал: видел, что пареньку фабричное дело по душе пришлось.
Ирбитскому купцу с узором потрафили. Отправил он обоз с товаром в Ирбит и второй заказ дает, вдвое больше прежнего. Маракуша и говорит Поликарпу:
— Заказы большие пошли, одному тебе не управиться, не подставить ли под первую руку еще и вторую — полегче будет.
И называет хозяин Гордея.
Поликарп и расписал своего друга как следует: назвал человеком зряшным, пустым, со всеми ярыжками, забулдыжниками-де Гордей ладит, заглазно хозяина костит, и дома-то не ночует, а все у сударок, и на исповедь и на причастье не ходит, и мануфактуру с фабрики тайком хлудит. А что касается узоров, то списывать он не может, только портить станет, надо другого найти.
И прочит за подручного к себе сестрина сына.
Маракуша все это на заметку взял, велел следить за Гордеем и обо всем докладывать.
Только Поликарп из конторы, Гордей ему навстречу: к хозяину идет.
Поликарп и начал наговаривать, будто хозяин житья не дает, мастеров ругает, узорами недоволен.
Гордей все ж пошел к Маракуше, не велика, мол, просьба: своей девке батисту на платье хотел попросить.
Маракуша слушает да головой покачивает:
— Что же ты мало просишь: на одно платье? Проси на два.
— Мне много-то не надо, — отвечает Гордей. — Да и отрабатывать дольше придется.
Не внял он сразу, куда гнет хозяин.
А Маракуша не отстает, все кочевряжится.
— Нет, на одно тебе мало, что тогда в кабак-то понесешь? Украдешь, что ли?
Гордей пунцовым ситцем вспыхнул, но сдержался:
— Признаться, по кабацкой части я не охоч. А коли на два платья раздобришься, давай, отработаю.
Маракуша закричал:
— Разгорелись глаза! Ступай вон, ничего не получишь. А самовольно возьмешь, под острог подведу. Все я про тебя знаю.
Так и ушел Гордей ни с чем. Пожалел: зря не послушал упрежденья Поликарпа. Ну, да ладно, вперед наука.
А Поликарп шепчет:
— Надень штаны с запасцом да обмотайся батистом. Вот тебе и подарок для невесты. Сколько раз я так делал. Сторожу в будке моргну, все будет шито-крыто.
Гордей обеими руками замахал. На многих отделочных жить приходилось, а ленточки чужой не украл. Легко пятнышко нажить, да не легко его смыть. Худая слава придет, никаким нарядом ее не прикроешь. Не согласился, одним словом, воровать. Погода-то в ту пору разненастилась. Один день солнечный, а то вдруг и польет, и польет дождик. К ненастью у Гордея и прежде ноги побаливали, а тут на грех еще по-намял, лодыжки натер. Обуваться, разуваться — одна маета. Гордей снимал сапоги, бросал их в угол за ящик да так босиком и шлепал. А то после этого и домой босой пойдет, — сапоги через плечо.
Поликарп однова глянул на сапоги эти да и задумал каверзу.
Сначала Маракуше дыхнул: Гордей-де слово дал своим артельным — обману хозяина, достану батистика.
Маракуша инда позеленел весь. Сторожу строго-настрого приказал: пуще всего на выходе за Гордеем доглядывать.
И как в воду Поликарп глянул: вечером упредил хозяина, а на другой день приемщики батисту не досчитались.
За смену-то Поликарп раза три в сушилку завертывал, все Гордею шептал:
— Батист воруют, смотри в будке обыск будет.
Гордею хоть обыск, хоть два, — у него кисет в кармане да сапоги через плечо — вот и вся амуниция.
В обед глянул Гордей к рисовалу, видит парень над новым узором потеет. Выведет, выведет, манерку оттиснут, понесут купцу, а тот не принимает. Хоть ты что хошь делай, не берет — да и все. Посовел Поликарп. Гордей взял бросовый листок да кой-что и обозначил. На другой день в обед еще подбавил, на третий день узор стал на дело походить. Поликарп через плечо гордеево на узор глядит, губы кусает, завидует: увидит хозяин эту поделку, сразу поймет, кто настоящий мастер, и тогда все подвохи Поликарпа пропадут зря.
— Эх бы, — говорит, — покурить!
Гордей-то доверчив был. Ему плутовство ни к чему.
— У меня, — говорит, — наверху, в сушилке пиджак у стены в углу, за ящиком, там, где сапоги стоят.
Метнулся Поликарп за кисетом:
— Ты, мол, — работай, можа на твоем узоре хозяин остановится, я не против.
А у самого от этой думы в глазах мутит.
Взял Поликарп кисет, сделал, что надо, собрался было выходить, вдруг слышит, вроде за ящиком кто-то есть. Глянул, а там Петька-медячок притаился, лежит на полу в рванине. Вытащил его Поликарп из-за ящика и к ремню:
— Ты зачем пришел, медна твоя душа? Батист воровать? Али за мной подглядывать?
Медячок всплакнул:
— Я к дяде Гордею пришел.
Довел Поликарп медячка до проходной будки, стукнул лбом в дверь, пригрозил: еще раз попадешься, в шайке с красками выкупаю, да так и пущу вороньим пугалом, людям насмех. Завихнулся медячок вдоль по слободке к слепому деду. Поликарп аж испугался: бежит мальчишка, а пятки у него по камнем звенят, искры сыплются. В толк не возьмет: ни это медячок, ни еще кто.
Принес Поликарп кисет. Закурили. Гордей кое-как отстоял смену, портянки в голенища, сунул, сапоги на плечо и домой.
У будки толчея. Сам Маракуша со сторожем рядом. Народищу скопилось — вся фабрика. Опять батисту не досчитались.
Подошла Гордеева очередь. Маракуша прямо к сапогам тянется, в голенищах шарит. Гордей приговаривает:
— Поищи, поищи, там золото припасено.
Маракуша из одного сапога портянку вытащил, а за нею тянет сверточек батисту. Из другого сапога — тоже. Гордей и обомлел.
А хозяин издевается:
— Своя посконь жестка, видно хозяйский-то батист помягче? Так, что ли? Нашел я в твоем сапоге пять аршин, а взыщу с тебя за все пять кусков. Да еще и в острог представлю.
Дело-то обернулось хуже быть нельзя. Не чиж, а в клетку садись. Все поликарпово шельмовство вздумали Гордеем покрыть. Приуныли артельные в сушилке. Зато Поликарп доволен: соперника своего убрал и от хозяина награду получил за новый, гордеев-то, узор. Не упустил случая прикащиков племянник — и этот узор присвоил.
Заказ по новому узору большой дали, не на одну неделю.
Да только вдруг ни с того, ни с сего стал узор блекнуть — можа краски дрянные попали, а можа рисунок следовало поправить, почистить. Работали — торопились. Поликарп валит с больной головы на здоровую, мол, гравер да раклист виноваты, не глядят за валиками. Валики почистить не умеют. Вот я сам почищу. Под самим земля горит. В голове помутнение, после большого хмеля. За полночь и остался Поликарп один, приспособился к медному валу, узор доводит, чистит. Нажал он покрепче, и словно что под рукой хрупнуло, диви березовое полено с морозу. Развалился вал на две половины, и выскочил, как из-под земли, медный паренек, обличьем на медячка сшибает. Робятишек в те поры на фабрике было хоть отбавляй — и ткали, и пряли с большими наравне. Всячески были: и рябые, и рыжие, всех-то рази запомнишь. Поликарпу было показалось: вроде это Петька. Прикрикнул он:
— Чего в неурочные часы где не след шляешься?
И хотел вытурить.
Да не тут-то было — медячок и пошел и пошел прыгать, кувыркаться, легкий, ровно кузнечик, — и под стол и на стол, мимо носа шмыгает, а ухватить не ухватишь.
У Поликарпа не только волчий зуб, а и лисий хвост был. Говорит медному прыгунку:
— Расторопный ты, парняга, поди ко мне в ученики, я облажать тебя буду.