Кто-то схватил Станека за плечи и поставил на ноги. Бородатый старик навел на него наган и подтолкнул к бревенчатой стене, словно оценивая прищуренными глазами, что за птица попалась ему в руки. (До войны Алексей Ефимович — так звали старика — был колхозником, прекрасным хозяином, и привычка прикидывать, учитывать, отгадывать сохранилась в нем прочно.)
Вход в землянку загородил командир танковой роты гвардии капитан Федоров Дмитрий Иванович. Он молча наблюдал за действиями танкистов. Пламя коптилки с почти регулярными интервалами трепетало, разбрасывало искры. Старший лейтенант Беляев наклонился над ним с солдатской книжкой.
«Ну наконец-то все разъяснится, — подумал Станек. — Офицерское удостоверение написано на чешском и русском языках. Чего этот малый так долго его изучает?»
По выражению лица Беляева, бывшего баритона ленинградской оперы, ничего невозможно было понять, оно то и дело менялось: на нем отражались и сосредоточенность, и любопытство, и неудовлетворенность. Вдруг он выпрямился и зло приказал:
— Алексей Ефимович, уведите его!
Станек догадался: танкист просматривал солдатскую книжку убитого немца, а не его удостоверение. Горло еще горело, он еле выдавил:
— Товарищи, это ошибка. Подождите, пожалуйста… Его русский язык еще больше раздражал Беляева. Он подтолкнул Станека, а с ним и старика Ефимыча к выходу:
— Каждый диверсант умеет говорить по-русски. Это мы знаем.
Четвертый танкист, Варвара Фоминична, взглянула на Станека.
— Подождите, пожалуйста, — произнесла она те же слова, что и он. — Это не диверсант. Я чувствую…
— Я, кажется, умею читать! — вспылил Беляев. — Пост снят, и шпионы лезут к нам сюда, как хорьки в курятник. Пошел, — подтолкнул он пленного. — А ты, Варвара, не лезь!
Капитан Федоров, по-прежнему закрывавший вход в землянку, сказал укоризненно:
— Какой ты нетерпеливый, Андрюша. Если что-то не в порядке, нужно отвести в штаб!
Станек подбородком показал на нагрудный карман:
— Здесь, здесь посмотрите! Вот этот документ…
— Обыщите его снова! И как следует! — приказал капитан.
Старик сунул руку в карман кителя Станека.
— Смотри-ка, еще одна книжка! — Он протянул ее Беляеву.
— Я из бригады Свободы, посмотрите, — сказал Станек. Он попытался выпрямиться, но тут же почувствовал, как наган Ефимыча упирается ему в спину: уж слишком быстро диверсант превращался в воина чехословацкого соединения.
— Так, — протянул недоверчиво Беляев. — Какой же документ настоящий? И почему у него две книжки?
Он внимательно разглядывал Станека. Светлая волна волос над широким лбом. Мягкие черты лица. Опущенные уголки рта. Беляев заглянул Станеку в глаза, пытаясь увидеть в них нечто большее, нежели то, о чем могла поведать внешность. Глаза, глубоко запавшие, были широко раскрыты и смотрели прямо, открыто.
Варвара не вытерпела:
— Да никакой он не диверсант.
— Это еще неизвестно, — прервал ее Беляев и строго спросил Станека, почему у него два документа.
Станек объяснил, откуда у него солдатская книжка. Она разбухла от сырости и крови, буквы местами расплылись, стали нечеткими, и это в какой-то мере подтверждало, что слова пленного — не заранее приготовленная отговорка.
Варвара тем временем подняла с земли пилотку Станека, поднесла к коптилке, и все увидели, что к ней приколота кокарда — металлический щиток с изображением льва.
— Как раз сегодня у нас в штабе были такие солдаты. — Она провела пальцем по тусклому силуэту льва. — Я на это обратила внимание. И форма на них была точно такая же.
Под шинелью с оторванными пуговицами виднелась английская полевая форма — обмундирование чехословацкого соединения.
— Так вы из бригады Свободы? — вопрос Федорова звучал скорее как утверждение.
Станек воспринял его тон как проявление исчезающего недоверия и энергично подтвердил:
— Да. Мы сейчас ваши соседи.
Наган старика перестал упираться ему в спину.
— Ну что ж, интересная встреча… — сказал капитан без всякого воодушевления. И после короткой паузы процедил: — На фронте доверчивость дорого обходится.
— Иржи — это Георгий, так ведь? — Беляев пытался смягчить слова капитана. — А ваше отчество?
— У нас не принято, — ответил Станек по-русски.
И тут только заметил, что все еще держит руки вверх. Он опустил их и вдруг, вспомнив все происшедшее, рассмеялся. Рассмеялись и танкисты. Лишь Федоров оставался серьезным и настороженным.
— Где вы так хорошо научились говорить по-русски, товарищ старший лейтенант? — Ефимычу тоже хотелось сказать что-нибудь приятное.