Станек принялся за еду. Сумерки сгущались. В небе было тихо, только белые осветительные ракеты, медленно спускаясь, освещали стол и лица двух офицеров.
Рабас, конечно, не думал, что ему удалось успокоить Станека. Он следил за ним краешком глаза и соображал, чем его занять, чтобы он не вспоминал о Вокроуглицком. Что на фронте наиболее интересно? Сам фронт.
— Чудно, Ирка, — говорил он. — Вчера, бьюсь об заклад, ты меня проклинал: я торчал на самом краю и по чистой случайности меня не угробило, но я ничего не замечал, был как пьяный. А сейчас сижу вот с тобой в тиши, пью водку и как стеклышко трезвый… — Рабас возвращал Станека назад в бой. — Ты же знаешь, как там это выглядит. Что росло годами — пусть это человек, или дерево, или дом, — за секунду все на куски. Но целый день после боя — и нет такого солдата, который бы от этого избавился — в ушах гремит, в глазах молнии, огонь, кровь, сердце замирает… — Теперь, после экскурса в долину, он вернулся опять к своему маленькому празднику: — Но когда этот ад позади, когда ты придешь в себя, то опять все воспринимаешь трезво: эта колбаса вполне еще годится, эти остекленевшие кусочки жира в ней…
Рабас говорил с набитым ртом, запивал самогонкой и в своих рассуждениях упорно вел надпоручика от прозы жизни к высшим материям, которые должны были подействовать на Станека, хочет он того или нет. Он ткнул ему в грудь пальцем, словно изгоняя из его сердца злость на Вокроуглицкого.
— Не случись той неприятности, ты б никогда не узнал, как твои служаки преданы тебе. — Он опять ткнул ему в грудь. — Без тебя, говорят, они никуда. Ты должен прыгать до неба от радости.
Станек нетерпеливо слушал Рабаса. А тот старался вовсю:
— Вот тут и проявилась еще одна сторона проклятого фронта. Ведь что бывает в мирной жизни? Стоит одному кинуть в тебя камень, как тут же найдутся еще желающие, и бывает, что добьют.
Станек задумался над рассуждениями Рабаса и забыл о Вокроуглицком.
Но Рабас все хорошо помнил. Он отвлекал Станека то на то, то на другое.
— А что поделывает твоя красавица? Не будь это ты, Ирка, я бы приволокнулся за ней.
В темноте Станек не видел выражения лица Рабаса.
— Я бы не удивился, ведь ты такой ловелас, — раздумчиво проговорил Станек.
Голос Рабаса был настойчив:
— А разве для тебя это прелестное создание не радость?
Станек уже не помнил о тенях и призраках, которые испортили ему ту встречу с Яной. В душе осталось только что-то очень хорошее.
Самозваный собутыльник становился в тягость. Станек ответил раздраженно:
— Нет.
Рабас почувствовал, что надпоручик ускользает от него.
— Но это непростительная ошибка, Ирка! Неужели ты в этом так мало смыслишь? А то смотри, моя Ружена за семью горами, и кто знает, есть ли она еще у меня. Может, ты переведешь эту девочку ко мне?
— Ишь чего захотел!
Рабас рассмеялся и решил сменить тему, увести Станека от Яны:
— Освободители родины! Уж никогда мы не будем испытывать более возвышенных чувств, чем здесь. Здесь, на войне!
Станек слушал, слушал… И вдруг ударил ладонью по столу так, что все на нем подскочило.
— Хватит! Ты что, изображаешь проводника по солдатскому сословию? Очки миража — на нос? На морду — узда? А напоследок еще смирительную рубашку?
— Ее в «Лабириптс» Коменского[14] не было, — замялся Рабас.
— Это ты меня таскаешь по лабиринту, — распалялся Станек, — чтобы я не нашел дороги к этому прохвосту Вокроуглицкому, потому что он тебе нужен. Расписываешь «прелести» фронта, чтоб охладить мою голову! Не охладишь!
Влетел Леош:
— Пан майор! — Завесил окна одеялами и назад.
— Не охладишь! — орал Станек. — Я ему покажу!..
Вошел майор Давид. Леош нес за ним, словно дароносицу, зажженную керосиновую лампу. Рабас, только теперь понявший, что он не добавил Станеку ни грамма благоразумия, призвал майора на помощь:
— Иди сюда, Владимир, иди! Вот стул, вот стопка.
Майор без всякого предисловия сказал Станеку:
— Нарушитель объявился.
Станек напрягся.
— Значит, все-таки палачом быть придется?
— Почему?
— Бегство усугубляет вину Махата.
— И смягчает, — улыбнулся майор. — При определении меры наказания вы должны учесть, что это он вывел нас на след немецкого полковника.
— Махат? — удивился Станек.
— О чем вы тут спорили? — поинтересовался майор.
— О Вокроуглицком, пан майор, — сказал надпоручик. — При определении наказания Махату я учту также, пан майор, что он подстрекал Махата, что он основной виновник, и привлеку его к ответственности!