Поздно.
— Я понял, — сказал Станек, — не мы с тобой, вы с ним — сообщающиеся сосуды!
— Ну, нет! Никогда! — воскликнул Галирж возмущенно. — Ты не должен так думать!
— Не должен, не должен, — повторил Станек и подумал: «Я не должен понимать, что он ловкий дипломат. Я должен… должен… что я, черт побери, должен?» Он отпустил стул и махнул рукой: — Ота… Ота… а, бог с ним! Я уже о нем забыл.
«Значит, он думает обо мне!»
— Ты великодушен, Иржи! — Галирж думал о себе, но потому все настойчивее говорил о Вокроуглицком. — Я знаю Оту. Приостановленное повышение! Это здорово его пришпорит, сам убедишься. — Капли дождя уже давно впитались в шинель, капли пота выступили на его лбу, изборожденном морщинами. — Я сделаю из него настоящего товарища по оружию, который будет служить нам, будет предан до последнего вздоха. Мне, тебе, всей бригаде.
Бригада… Капля в море войск восточного фронта. Станек уже не слушал излияний Галиржа. Он вспоминал. Пленный полковник. Стена с подписями солдат стала вдруг прозрачной, и за ней появились степи Украины, по которым маршируют свежие гитлеровские дивизии.
Забеспокоившийся Галирж легонько дотронулся до его плеча.
— Ирка! Ты меня не слушаешь?
Станек очнулся:
— А, ты еще здесь?
— Ну, конечно. Что с тобой? Помнишь, о чем мы говорили? Помнишь, ты простил Оту?
— Да, — сказал Станек. — Но этого мало, остается…
— Что еще ты хочешь? — заторопился Галирж.
Станек притянул Галиржа к себе.
— Ты!.. Джони!.. Этот полковник… Ну и кутерьма будет, Джони… — Станек говорил тихо и задумчиво: — Что я должен был… сделано. Но я должен больше… чем должен…
Голос в порядке, но о чем он говорит? Галирж не стал переспрашивать. Станек резким движением протянул ему руку.
— Вот моя рука, Джони. Порядок, мы снова вместе.
Галирж благодарно пожал ему руку.
— Мы всегда будем друзьями, добрыми друзьями, Ирка. До самой смерти… — Заметил, как при последнем слове щека Станека слегка дрогнула.
21
Бригада вдруг получила приказ передислоцироваться в Васильково. Ожидалось, что сюда прибудет верховный главнокомандующий президент Бенеш, прилетевший специальным самолетом в Москву и подписавший там договор о дружбе и сотрудничестве с Советским Союзом. Точная дата визита пока не была известна.
На фронте продолжались ожесточенные бои. Но бригада очутилась в оазисе тишины. Днем она готовилась к торжественному смотру, вечером — концерты, лекции, кинофильмы. Это была почти мирная гарнизонная жизнь.
По мостику через речку перебирался джип. Яна увидела, что в нем сидит Иржи, он возвращался со строевых занятий. Она побежала ему навстречу. Джип остановился, из него выскочил Станек:
— Давно ждешь?
Она ждала почти час, но сказала:
— Нет.
Они пошли по берегу речки. Голый ольшаник сплетался над поверхностью воды в готический свод, в бесконечную галерею.
У Яны дежурство в девять утра. У Иржи, она знала, свободное время до одиннадцати вечера, потом он тоже будет дома, нельзя отлучаться от телефона. У них масса времени: после обеда, целый вечер и, вероятно, часть ночи.
Она показала на сплетенные ветки:
— У нас в саду тоже была беседка, но не из ольшаника, а из яблонь. И от беседки к дому шла уложенная плитками дорожка.
Улыбнулась ему. На губах застыл невысказанный вопрос: а куда мы придем по этой дорожке?
Он остановился у большого дерева, прислонился к стволу, притянул Яну к себе.
Над их головами скрипел, раскачиваясь на ветру, надломленный сук. Вверх, вниз, вверх, вниз. Он боялся, что это напомнит Яне о превратностях войны: радость, горе, радость, горе.
— Слышишь? — сказал он веселым голосом. — Качели. Как у нас на праздник. Только оркестра не хватает…
Едва слышные раскаты канонады долетали сюда из бесконечной дали, а порывистый ветер относил их еще дальше.
— Тебе не холодно?
Она озябла. Но сказала:
— Нет.
Он не поверил. Вел дальше, согревая ее руки в своих.
На одном дереве в ветвях — большие гнезда. Они подошли ближе — посмотреть. Не гнезда, это были пучки омелы. Созревшие ягоды белели среди листьев.
Яна сказала:
— Я видела омелу только позолоченную. Мама всегда доставала ее к рождеству. Приносит счастье… — Тепло ладоней Станека согревало холодную руку Яны. — Где мы будем на это рождество? Вдруг останемся здесь до рождества и придем сюда за омелой?
Он взглянул на дерево. Ольха, пьющая живительную влагу речки, подняла омелу, казалось, к самому небу.