— Несправедливо! Я тебе подсказывать ничего не могу: ты командир. Но следовало бы отыскать Георгия…
— Да, да, — поддержал его Ефимыч. — Пару слов потеплее…
Дмитрий резко бросил:
— Нет! И кончим об этом!
Беляев замахал обеими руками перед своим лицом, словно защищаясь от пламени:
— Если бы ты был на моем месте!
— Я понимаю, он вытащил тебя из горящего танка, — сказал Дмитрий. — Ты благодарен ему. А будь ты, Андрей, на моем месте… Ты бы не так заговорил. Да что там! — Он махнул рукой.
Варвара и Петр Петрович в узком проходе между танками говорили о чем-то. Шинель на Варваре была расстегнута, капюшон маскхалата откинут, коса упала на грудь, щеки разрумянились. После каждого слова Петра Петровича она заливалась звонким смехом.
Капитан сказал:
— Вам с этим чехом только бы брататься, вы не думаете о том, что их солдаты уже были однажды на нашей земле…
У костра воцарилась тишина. Баян смолк. Дмитрий медленно, слово за словом выкладывал то, что хранилось в тайниках его души:
— Теперь моя очередь спросить: у кого-нибудь из вас чехи убили отца? — В тишине слышалось потрескивание костра. — Ни у кого! А у меня убили! Ты, Андрей, называешь меня черствым, несправедливым, Ефимыч хочет, чтобы я обнимал, может быть, сына того, кто в гражданскую бесчинствовал в нашей деревне… — Голос Дмитрия дрожал. — Я знаю, что у чехов были и красные отряды. Но в нашу деревню ворвались другие. Схватили всех мужчин… расстреляли…
Танкисты стояли, не шелохнувшись.
— Я был тогда пацаном. Мне не довелось узнать, что такое отец. Но я на себе испытал, что значит не иметь его. И я тогда еще решил — первого же чеха…
— Да при чем здесь…
— Я знаю, Андрюша, — вяло сказал Дмитрий. — Когда он свалился к нам в землянку, я подумал: вот он, чех… Но теперь я понял, что все мои тогдашние мысли — чепуха. — Он смотрел перед собой, словно загнанный зверь. — А вот забыть о гибели отца не могу, и потому душа у меня к ним не лежит.
— Я бы тоже не мог, товарищ капитан, — взволнованно согласился Ефимыч.
— Мой отец до сих пор жив, — сказал Беляев. — Но могу себе представить, что значит с раннего детства потерять его. Не знаю, Дмитрий Иванович, как бы я вел себя, окажись я на твоем месте…
— Ну вот, — глухо сказал Дмитрий. — То, что вы из меня вытянули, я вам говорить не хотел.
— Чехи на днях подписали с нами договор о дружбе, — сказал Леонтий.
Ветер усиливался. Сметал с заснеженных полей смерзшиеся мелкие льдинки и бросал их пригоршнями в котловину. Они кололи Дмитрию лицо, как иголки, но он стоял, устремив взгляд вдаль, не двигался.
Леонтий рассказал, что президент Бенеш сейчас в Москве, что он подписал договор и свободовцы будто бы ожидают его приезда сюда, на фронт. Неделю назад они были в Василькове, может быть, и сейчас там.
— Васильково?.. — переспросил Ефимыч и добавил: — Значит, они совсем рядом.
— Рядом, — подтвердил Леонтий. — Километра два на юго-восток.
Он показал в том направлении, но смотрел при этом не на Ефимыча, а на капитана.
Тот по-прежнему стоял, не двигаясь, но внутри его непримиримое «нет» начинало переплавляться в еще неопределившееся «да». Впереди бой с немцами. Времени мало.
А если этот бой последний для него? Умереть и оставить после себя недобрую память?
— Кто из вас, — неожиданно сказал он, — может часа на два отпустить одного солдата из экипажа?
Командиры танков, Беляев и Леонтий, ничего не понимая, смотрели на него. Он пояснил:
— Пойдет в Васильково с поручением к Станеку!
— Дмитрий Иванович! — Голос Беляева дрожал. — После всего, что ты нам сказал, ты хочешь…
Глаза Федорова сузились: быть может, именно отец Станека был среди тех, кто тогда бесчинствовал в их деревне…
— Я не спрашиваю вашего мнения о том, что делаю, — сказал он непреклонно. — Я спрашиваю, кто пойдет!
— Никто, — выпалил Беляев. — Кто ж теперь захочет.
— Эх вы, а еще минуту назад сами рассказывали, как Станек воюет!
Капитан не хотел еще что-либо объяснять и приказал:
— Выделите двух солдат!
Ефимыч подмигнул Леонтию:
— Отпустишь меня на часок?
Одобрено. Леонтием и капитаном.
— Кто еще?
Варвара, стоявшая в стороне, вдруг очутилась перед капитаном.
— Ты?
Взгляд Дмитрия переходил от Варвары к сибиряку, потом опять к ней, словно по невидимой ниточке.
Беляев смотрел на них и думал о себе, о своем возвращении: «Как встретит меня Соня, когда я с изуродованным лицом…» Он представлял себе ее расширенные от ужаса глаза, и кровь холодела в жилах.
— Не отправляй ее, Дмитрий Иванович! — неожиданно взмолился он. — Не годится, чтобы такая женщина говорила от имени капитана гвардии!