— Ну ты брось, ведь это малюсенькая аптека! — возразил Ержабек, — Национализироваться будут шахты, фабрики. У твоего дяди есть фабрика? Нет. Так не бесись.
— Пусть ты будешь прав, Ержаб. — Блага водил ложкой по пустому дну. — Судя по тому, что я вижу здесь, я не очень надеюсь оказаться в аптеке моего дяди.
— Ты ради своего дяди все бы оставил по-старому, — сказал Ержабек.
Блага облизал ложку.
— Только чтобы потом ты первый не пошел на попятный, Ержаб. Вы, наборщики, всегда были рабочей аристократией.
Ержабек закинул длинные ноги одна на другую. Глаза, увеличенные стеклами очков, задумчиво смотрели на Благу:
— Да, мой милый, ни сейчас, ни потом не будет такого положения, чтобы каждый мог думать только о себе. Я знаю, это нелегко. Для любого.
Цельнер уже не следил за разговором. У Махата дела неважнецкие, у Запа и Благи — еще хуже, а у него и мать и отец живы, по крайней мере он так думает. Все его мысли сосредоточились на одном: вернуться. Вернуться, встретиться с ними! Что они делают? Как живут? Может быть, уже разошлись, может, до сих пор вместе и следят за ходом войны. Бог знает, как они ее себе представляют. Может, они там дрожат за него все эти годы? Ведь он тоже раньше думал, что солдаты на фронте не выпускают из рук оружия и беспрерывно стреляют. Он даже не догадывался о бесконечной аритмии боев. Весной было Соколово, теперь осень, а бригада больше не участвовала в сражениях. Целые месяцы учений и подготовки оставляли массу времени для раздумий, воспоминаний, разговоров, даже развлечений, а потом все это переплавится в горниле войны за несколько недель или даже дней и польются потоки крови. Что они знают об этом там, дома? Он посмотрел вверх. По-прежнему световой хаос. От сигнальных и осветительных ракет, от лучей прожекторов небосвод казался каким-то искусственным, и жизнь под ним казалась такой же нереальной.
Цельнер рассмеялся. Он решил: хватит серьезных разговоров. Кивком головы показал на мрачного Благу:
— Знаете, ребята, Блага каждый день пишет своей Манке любовные послания.
— Как так? — удивился Махат. — Ведь он же не может ей их отправить?
Цельнер смеялся:
— Блага складывает их в вещевой мешок, он у него уже набит так, что туда не всунешь даже расчески. Зачем? Ну а вдруг Манке не останется ничего, кроме этих влюбленных вздохов с фронта?
Осветительная ракета погасла. Все погрузились в темноту и на мгновение затихли.
— А это точно, что утром начнется? — засомневался Блага.
— А что надпоручик был такой ласковый, тебе это бросилось в глаза? — отозвался Цельнер.
— Это еще ни о чем не говорит.
— Мало ты его знаешь. Когда он — мед и масло, это уж точно: готовь себе чистую рубаху.
Эмча обработала брату ссадины и залезла в землянку к Боржеку. Они сели рядом на выступ из песчаника, покрытый суконным одеялом.
— Что это ты удумал?
Боржек обнял Эмчу за талию, сказал:
— Да брось!
— Сразу после Киева, мол, свадьба. А тут вдруг решил сбежать?
На второй постели лежал довольный Млынаржик — он получил наконец новые ботинки. Повернулся спиной к ним и прислушивался к каждому их слову. «Дураки! Я бы на месте Боржека…»
Боржек попытался задобрить Эмчу поцелуем. Она отвернулась:
— Нет, ты ответь мне сначала!
— О чем ты говоришь? Разве я бы тебя тут оставил.
— Так ты любишь меня?
— Эй, Млынарж! — окликнул Боржек. — Спишь?
Млынаржик не отозвался. Боржек задул коптилку. Его губы нашли в темноте губы Эмчи.
Млынаржик осторожно повернулся на спину. Он лежал тихо, думал о жене, Веноушеке. И уснул.
Боржек с Эмчей не замечали времени, но вдруг она спохватилась: ее свободное время кончается. Она перебросила через плечо сумку с красным крестом. Улыбаясь и хмурясь, стала прощаться:
— И вообще, Боржо, ты это выкинь из головы — уйти из бригады! Говоришь, что не оставил бы меня здесь. Но я не могу всегда быть там, где ты… — Она обняла его за шею: — Попрощаемся так, будто мы уже никогда не увидимся!
— Почему? — нахмурился Боржек.
— Это такая примета, — убеждала она. — Значит, с нами ничего не случится…
— Ну, тогда я рыдаю, — засмеялся Боржек. — А теперь поцелуй!
5
По каждому километру немецкого оборонительного пояса, окружавшего Киев, бьют свыше трехсот орудий. Их стволы исступленно рявкают, отскакивая назад, выплевывают снаряды, мгновенно открываются затворы, в них вползают новые снаряды, чтобы с коротким гулким ударом стремительно вылететь на свои баллистические траектории. Десять минут артналета — раскаленные орудия, кажется, вот-вот начнут плавиться, но огненный смерч не утихает. Пятнадцать минут, двадцать, двадцать пять… Грохочут батареи, гремят «катюши». Все окутано густым дымом…