Нет, не стон, а рычание, переходящее в грозный рев. Ну да! Это голос Аруджа, и звучит он как летний гром. Арудж жив!
Осман смеется, плачет, бросается ко всем, кто выходит из покоев господина, и требует, чтобы ему сказали правду.
— Ради святейшего Аллаха, скажи, он действительно жив?
— Разве ты сам не слышишь?
Арудж-Баба считает, что он уже здоров, и хочет подняться. Он бушует так, что старинные кольчуги и турецкие ятаганы, украшающие царскую прихожую, начинают позвякивать; прозрачные, пронизанные солнечным светом белоснежные занавеси колышутся, вздрагивают усы часовых — все и вся приводит в движение этот ураган.
III
Прошло много дней. В состоянии Аруджа еще были критические моменты, но худшего, считают врачи, уже можно не опасаться.
— Откуда вам знать, что для меня лучше, а что хуже?
Он так бушует, так кричит! Это значит, что Арудж-Баба выздоравливает. Конечно, понадобится еще продолжительный отдых, но смертельная опасность миновала. Скоро он опять станет прежним раисом.
— Прежним? Прогоните отсюда этих ослов! Прежним! Зачем Аллах дал человеку две руки, если бы он мог обойтись одной?
К счастью для двух лекарей-арабов и четырех их помощников-персов, сиятельный пациент слишком слаб, чтобы от слов перейти к делу! У всех знатных господ, офицеров и визирей, пришедших поздравить своего раиса с благополучным выздоровлением, напряженные лица: их беспокоит эта неожиданная вспышка гнева Аруджа, к которому вместе с силами возвращается и его бесноватость.
Выгнав лекарей и их помощников, охваченный неистовством бейлербей приказывает никому и ничего не платить за эту идиотскую консультацию. Потом он велит убраться из комнаты всем остальным — даже служителям, окуривающим помещение душистыми травами. Он желает остаться наедине с Хасаном.
— Закрой дверь. Посмотрим, действительно ли ты так умен, как считает мой брат.
Здоровой рукой Арудж поглаживает свою огненно-рыжую бороду, а в глазах его появляется лукавый блеск — совсем как у ребенка.
— Подойди-ка поближе. Потрогай вот здесь. Чувствуешь обрубок? Я даже двигать им могу.
Культя очень короткая, но ему действительно удается двигать ею.
— Этот идиот лекарь из-за какой-то пустяковой лихорадки хотел и ее отхватить. И так уже откромсали слишком много!
— Они спасли тебе жизнь, не надо относиться к ним очень уж строго.
— Да зачем мне такая жизнь, если я не смогу, как прежде, делать все, что пожелаю?
Арудж прикрывает глаза, лицо его выражает покорность судьбе. Но через секунду он опять взрывается:
— По-твоему, не надо было так обращаться с ними? Да кто ты такой? Ты даже не мулла, а позволяешь себе поучать раиса указывать ему, что делать и чего не делать. Может, ты станешь еще учить меня, как обращаться с людьми, которым я плачу?
Он снова оглаживает бороду, взъерошивает свою густую шевелюру и умолкает, прикрыв лицо рукавом шелкового халата.
— Ладно, не буду больше злиться, — говорит он едва слышно. — Я слаб и болен. Врачи уже ничем не могут мне помочь.
Тут он резко отдергивает рукав, за которым прятал лицо. Глаза его в щелочках век опять смеются.
— Они не могут. А ты можешь! Ты должен вернуть мне руку.
Арудж-Баба садится на постели скрестив ноги, подавшись вперед и подперев голову здоровой рукой.
— Ну а ты как меня находишь, Хасан? Тоже считаешь, что я конченый человек? Посмотри, какой я теперь жалкий калека. Самому противно! На что я годен, что могу с одной левой рукой? Мух гонять? Шлепать детей и баб? Самое большее — устраивать смотр войскам, и даже в битве когда-нибудь участвовать, но зачем? Когда враг увидит меня издали — такого вот безрукого, униженного, неспособного испугать и цыпленка, — он же смеяться надо мной станет. И издеваться. Нет, не желаю, чтобы еще до битвы надо мной насмехались. Хочу новую руку. Вот сюда. — Он яростно трясет пустым рукавом.
Хасан, стоя у изножья кровати, смотрит на него в полной растерянности.
— Ну? Что молчишь? Ясно же, что я не смогу пользоваться ею, как своей настоящей. Но я буду осторожен. — Арудж-Баба усаживает юношу рядом с собой. — Не обидно тебе иметь такого жалкого и несчастного отца? Помоги же мне покончить с этим вынужденным бездействием!
Левой рукой Арудж-Баба дружески хлопает Хасана по колену:
— Итак, подъем! Сигнал подъема для всех! Будет у меня новая рука.
Он нежно и внимательно смотрит на приемного сына и, ущипнув его за одну, потом за другую щеку, добавляет: