Ну вот, теперь он призывает его, и радостное возбуждение Османа Якуба гаснет, как намокшая лучина.
Будь здесь Хайраддин, он бы образумил брата. Осман сам постоянно пытается делать это в той мере, в какой Всевышний наделил его даром речи. Приводит хозяину самые простые доводы, совсем как ребенку, терпеливо и осторожно выбирая для этого моменты, когда Арудж-Баба пребывает в особенно хорошем настроении.
— Руку оторвало, ее нет, — говорит он, — так разве можно рассчитывать, что какой-то юнец исправит беду, которую допустил в своих тайных предначертаниях сам великий Аллах?
Человеческая рука — это не хвост ящерицы: оторвешь, а на его месте вырастает новый, зелененький, красивый и еще более подвижный, чем старый. Как бы Арудж ни впадал в отчаяние, сколько бы ни кричал, руки не вернешь.
3Осман передает Хасану все, что он внушает Аруджу, но с тем же результатом: парень тоже не слушает его.
Хасан работает — работает и злится. Он стал раздражительным, а ведь прежде был как мед с имбирем. И тает с каждым днем. Будь у него мать, сердце ее изболелось бы за сына.
А все потому, что он позволил Аруджу внушить себе нелепую мысль, будто простой смертный, если очень этого захочет, может сотворить чудо. Тогда зачем существуют святые? Даже они не так уж много могут сделать, так чего требовать от этого закоренелого неверного?
— Давай обратимся к какому-нибудь колдуну!
Осман все ищет выход из положения, он готов испробовать любое средство, лишь бы добиться нужного результата. Но мальчишка уперся, не желает и слышать о каких-то паломниках, оракулах, тайных обрядах. Он целиком поглощен своими безумными планами. Даже на звезды перестал смотреть, не пьет ни бодрящих, ни успокоительных настоев; не спит, не ест, не молится, не пишет больше стихов, не гарцует на коне. Может, даже уже и не мечтает.
— Сколько времени ты к лаунеддас не притрагивался…
— Отстань от меня, Осман. У меня голова от тебя пухнет. Лучше бы помог, чем болтать попусту.
Осман Якуб падает перед ним на колени, целует его туфли, обнимает ноги:
— Слава Богу! Наконец-то ты что-то сказал. Ведь уже целых два дня рта не раскрываешь!
Скрестив пальцы — от сглаза, — Осман часто и низко кланяется, делает какие-то странные телодвижения. Хасан пытается его поднять.
— Да оставь ты свои заклинания. Мне нужно серебро. Этот скряга Арудж не дает столько серебра, чтобы я мог испытать разные сплавы.
К вечеру Осман Якуб с торжественным и таинственным видом приносит Хасану огромный поднос, прикрытый куском ткани.
— Лучше не выставлять напоказ то, что блестит, — говорит он своим певучим голосом. — В коридорах дворца полно завистников… Посмотри, сколько серебра я тебе принес.
Пыхтя от тяжести, он ставит поднос, снимает с него покрывало и садится на мягкую подушку.
— Ты забыл, что делают с теми, кто крадет драгоценности?
— Им отрубают кисти рук, — со вздохом отвечает Осман, массируя затекшие руки. — Но я ни у кого ничего не украл. Это подарок от нашего гарема.
На подносе семь бокалов, две вазы для сладостей, пять шкатулок для колец и колье, два браслета для ног и три — для рук, броши, булавки, крючки — и все из чистого серебра.
— Завтра в твое распоряжение отдадут плавильную печь. Трое подручных уже предупреждены и на рассвете будут здесь.
И действительно, с утра на работу являются трое юношей — три самых близких друга Хасана: Цай Тянь, сведущий в технике плавления, Ахмед Фузули, умеющий и знающий все — такая у него светлая голова, — и Рум-заде. Этот хоть и бездельник, но может раздувать кузнечный мех и веселить всех своими россказнями.
4Дворцовая плавильня и кузница работают в полную силу. Кажется, нужный сплав получен.
Рисунки на пластинках, прикрывающих механизм искусственной руки, прекрасны, суставы сгибаются и разгибаются легко и свободно. Только металл почему-то гремит. Юноши даже спать не ложатся, так они удручены. Но вот механизм наконец начинает действовать как следует. Теперь можно заняться отделкой: Хасану дано разрешение использовать для этого лучших мастеров. Он отобрал чеканщика из Праги, венецианского ювелира-гравера и немца — лучшего специалиста по золотой насечке.
Бешеный Баба все ждет, запершись в своих покоях. Он не желает показываться на людях, вопросы государственной важности решает сидя за частой решеткой, в сад выходит только после того, как оттуда выгонят всех, даже его охрану, — в общем, ведет себя хуже, чем обреченная на полную изоляцию наложница из гарема.