— А пока тебе придется кое-что рассказать мне, — говорит Хасан, спускаясь со сторожевой вышки, где выслушивал сообщение начальника стражи. — У тебя наверняка есть сведения об армии императора.
— Я знаю то же самое, что знает главнокомандующий Ферранте Гонзага, а может быть, даже больше.
— Ты все такой же лгунишка, — говорит Хасан, беря его под руку и удаляясь вместе с ним, — но ты по крайней мере знаешь, в каком месте собираются нас атаковать мальтийские рыцари?
Анна смотрит им вслед и, когда они совсем исчезают в темноте, вдруг бежит за ними, зовя Хасана.
— Что случилось, любовь моя?
— Ничего. Просто мне страшно. Я хотела бы остаться с тобой.
— Это невозможно, — спокойно отвечает Хасан, обнимая ее.
— Я знаю, — говорит Анна, целуя его глаза, губы, руки. — У меня тоже много забот. До завтра. Если, конечно, доживем.
— Я знал, что здесь нас ждут тяжелые испытания, и все-таки привез тебя сюда. Ты меня прощаешь?
— Обманщик! — отвечает Анна, которая уже успела взять себя в руки. — Как будто это ты увез меня с охоты на кабана! Пинар, — говорит она, обращаясь к своему другу, — у меня тоже было приключение, о котором я сама расскажу тебе, прежде чем другие наговорят всякого.
— Рум-заде сказал мне, что тебе нужно научиться плавать. И больше ничего. Потерпи немного. Как только мы расчистим море, я сам этим займусь. Ведь я плаваю лучше всех на свете.
— До завтра.
Проходя мимо одной из сторожевых башен, Анна присоединяется к группе женщин, скатывающих тряпичные мячики: когда придет время, они обмажут их смолой, подожгут и станут бросать вниз, на врага.
Другие женщины выходят из города, одетые в черные платья, чтобы их не было видно в темноте, и поднимаются на холмы с той стороны, где расположилась лагерем армия императора. Свой спектакль они разыгрывают вместе с женщинами, оставшимися в городе.
Начинают те, что на городских стенах. Такими же пронзительными воплями, что и накануне, они пробуждают от первого сладкого сна солдат, которые находятся в непосредственной близости от стен города и теперь испуганные, встревоженные и раздраженные снова вынуждены маяться целую ночь.
И как только умолкают женщины на городской стене, эстафету перехватывают женщины на холмах, пробуждая своими нечеловеческим криками самые отдаленные отряды императорского воинства: тут и рычание зверей — настоящих или фантастических, и вой ветра в бурю, и шум потоков воды, раздающийся то в одном, то в другом месте. Женщины, которые вышли из города, были специально отобраны среди самых молодых и проворных: они стремительно перебегают с одного холма на другой, сходятся вместе, разбиваются на группы, прячутся в кустах, распластываются на земле, спускаются по склону почти до самого лагеря и снова убегают. Вряд ли кто-то из солдат императора рискнет подняться наверх, чтобы прогнать их. Но если бы решился, то обнаружил, что они готовы защищаться с помощью смертоносных ножей.
Необычная перекличка города с «говорящими холмами» продолжается довольно долго. Она не только мешает солдатам спать, но делает еще более тревожной и тягостной ночь, и без того ужасную из-за удушливого зноя, отсутствия удобств, из-за странности осады: до сих пор неизвестно, игра это или ловушка.
Когда женщины возвращаются в город, то после небольшого антракта «на сцену», как и положено в настоящем спектакле, выходят новые исполнители. Небольшие отряды арабских всадников врываются в лагерь врага и проносятся по телам спящих солдат, будто состязаются в скачках по бревнам. На полном скаку они отрубают руки, ноги, головы, ломают кости, вспарывают животы. Из длинных трубок стреляют камушками и колючками, попадающими в глаза, в уши, ноздри, открытые от удивления рты. Пускают пучки маленьких острых стрел, смоченных ядовитыми веществами, поражая огромное количество людей, которым завтра будет трудно сражаться да и вообще держаться на ногах из-за проникших в организм ядов, хотя самих ранок почти не видно. Развеяв по ветру запасы пороха, разбросав продукты, они исчезают во мраке ночи, из которого появились, словно призраки.
Когда солдаты встают утром, разумеется, те, что в состоянии встать, избитые, израненные, напуганные, они спрашивают друг у друга: «Кто это?» и «Сколько их было?»
— Десять.
— Нет, много больше.
— Целый отряд.
— Голые дикари на бешеных лошадях.
Выдумки, порожденные ночным бредом или желанием оправдать пережитый позор. Однако то, что всадники действовали с быстротой молний — святая правда. Как верно и то, что они были обнажены, а многие из них — безоружны.
— Это были призраки.
— Они появились не из города, а с другой стороны. Но в любом случае это были не призраки, а самые настоящие, живые мужчины, и к тому же превосходные наездники.
— Может быть, на помощь Алжиру подходит какое-то войско?
— Нет на подходе никакого войска. Это сами алжирцы, они пытаются так оттянуть свой неизбежный конец. Жест отчаяния, и больше ничего.
— Это демоны, посланные Вельзевулом на помощь неверным. Происками дьявола очень удобно объяснять необъяснимые вещи, как и уличать в связях с ним врагов, которые тем самым оказываются еще и врагами Господа.
После завывающих женщин и кровожадных всадников наступает очередь муэдзинов, громко поющих свои молитвы: эти молитвы длиннее обычных, так как между каноническими стихами Ахмед Фузули приказал вставлять зашифрованные обращения к гребцам на императорских судах, чтобы утешить их, а заодно подсказать, как спасти жизнь и вернуть свободу.
И осаждающие, и осажденные не спали всю ночь. Однако на рассвете более измученными чувствуют себя осаждающие, потому что игру вели алжирцы, а осаждающие были лишь ее пассивными участниками, точнее, жертвами.
Пинар перечислил объекты, которые предполагается обстрелять в первую очередь, и жители города предпринимают попытки обезопасить их, насколько это возможно, от серьезных разрушений.
Да, алжирцы провели беспокойную ночь. Однако воинам, которым предстояло сражаться с мальтийскими рыцарями, была предоставлена возможность отдохнуть и отоспаться. Трудно было убедить людей не бояться красных плащей мальтийцев. Красный цвет ровным счетом ничего не значит: важно только хорошо сражаться, так как мальтийские рыцари отважные и умелые воины.
Когда темнота рассеивается и наступает молочно-туманное утро, люди, выполнившие ночное задание, начинают готовиться к дневному, на этот раз в полной тишине.
Если не считать утреннего пения нескольких петухов, первыми звуками в Алжире становятся давно ожидавшиеся, но от этого не менее страшные пушечные залпы с моря.
В утреннем тумане часовым кажется, что высадка возобновилась в самой отдаленной от города части бухты и в том же порядке, что и вчера: сначала люди, потом лошади и наконец пушки. Никаких палаток или навесов.
Али Бен Гад во главе отряда всадников ожидает у самых ворот на случай, если будет предпринята атака, которая потребует ответной вылазки. Отвечать следует решительно, но не в полную силу, чтобы не спровоцировать наступление всей армии, так как нужно лишь выиграть время и заставить неприятеля пойти на новые переговоры. Достаточно просто отбросить его назад.
О приближении мальтийских рыцарей извещает стук копыт несущихся галопом лошадей. Мальтийцы везут с собой лестницы и другие приспособления, специально предназначенные для осады.
— Али Бен Гад, позволь мне выйти с тобой.
Но Али Бен Гад смотрит на Пинара в замешательстве. Хасан ничего не говорил о нем. Может быть, он собирается поручить ему какое-то особое задание и рассчитывает на него.
— Али, не заставляй меня стать предателем. Сегодня утром мои товарищи по путешествию еще на корабле. Завтра они уже сойдут на берег. Я не могу встретиться с ними на поле боя, убивать их, видеть, как они умирают. Позволь мне пойти с тобой сегодня.