Ее величество светлейшая вице-королева Испании Хермана де Фуа в своих мрачных дворцах будет проклинать этого гнусного пирата, осмелившегося ограбить ее, можно сказать, в ее собственном доме — у самой гавани Кадиса. Одна только мысль о том, как она сейчас беснуется, приводит Хайраддина в отличное расположение духа.
Музыканты на антресолях за деревянной, отделанной слоновой костью балюстрадой после небольшого перерыва снова исполняют веселые мелодии.
Краснобородые любят музыку. Хайраддин такой страстный ее поклонник, что на его флагманском корабле даже во время сражений музыканты не сидят без дела.
— Мне нужно подобрать на судно новых музыкантов, — говорит он, — мои нынешние не созданы для моря: боятся воды.
Какая радость держать на корабле музыкантов, которые фальшивят, едва завидев слишком высокую волну? А поскольку Хайраддин проводит больше времени на море, чем во дворце, он хочет набрать хороших новых музыкантов. По правде говоря, ему нужны совсем особые музыканты, которые не только ничего не боятся и не страдают морской болезнью, но могут в случае необходимости сесть на весла, вскарабкаться на ванты, а то и взять в руки лук, пику или ружье. Краснобородые не возят лишний балласт на своих судах, бороздящих моря не ради забавы.
Подбором новых музыкантов для флагманского корабля займется знающий человек, с таким блеском организовавший этот праздник во дворце. Праздник поистине грандиозный, на зависть многим.
— Первой позавидует Хермана де Фуа, которую очень скоро оповестят о нем ее тайные эмиссары.
— Да, Хермана де Фуа в своих валенсийских дворцах еще никогда не устраивала ничего подобного.
— Она слишком занята обращением мавров в христианскую веру.
На пирах у Краснобородых принято насмехаться над злобным характером вице-королевы Испании.
Когда-то давно у нее с Хайраддином была то ли стычка, то ли какое-то необычное приключение — точно никто не знает.
Очевидно лишь то, что до сих пор принято отпускать по ее адресу всякие шуточки и намеки и даже сочинять сатирические мадригалы. Кто-то упрашивает Хайраддина рассказать о делах минувших дней, но он лишь улыбается и ограничивается рассказом о том, как обстоят они сегодня:
— Вам известно, что Хермана обзывает меня пиратом, да так, чтобы все поняли, что я самый худший из всех пиратов на свете.
Гости пьют за последний подвиг Хайраддина, ограбившего испанское судно у самого входа в гавань Кадиса.
— Да, это был молниеносный и удачный налет, — рассказывает Али Бен Гад, помощник Хайраддина, — и все благодаря ошибке испанского капитана.
По возвращении из Новых Индий он, воспользовавшись благоприятным ветром и спокойным морем, решил переждать ночь на рейде, чтобы не приставать к берегу в темноте, тут его и взяли на абордаж берберы, неслышно подкравшиеся на своих судах с хорошо смазанными уключинами.
— А остальное доделало вино, — продолжает Али Бен Гад, — которого испанский капитан не пожалел для своего экипажа, решившего отметить благополучное возвращение на родину.
Достаточно было людям Хайраддина швырнуть в море с десяток упившихся матросов, чтобы остальные стали смирными, как овечки. Экипаж испанца был разношерстным и к тому же сильно потрепанным в заокеанском походе. Людей измучили и ослабили болезни, и они оказались не в состоянии защищать несметные богатства, которыми были забиты трюмы.
— Теперь нужно выгодно продать нашу добычу, — говорит Хайраддин, довольный проведенной операцией, — нас ждут и другие важные дела, на которые потребуются деньги.
Нужно, например, заняться пороховым заводом в Джербе: расширить помещения, подобрать более умелых рабочих.
В обновлении нуждается и главный арсенал столицы. Через месяц решено начать строительство шести новых галиотов и привести в порядок только что вернувшиеся из долгого плавания суда — они требуют немедленного ремонта.
— Ну так что же? Ты действительно потерпел поражение, о котором нам сообщили? Хорошенько тебя потрепали? — не без лукавства тихонько спрашивает Хайраддина Хасан.
— Еще как. Но только не Андреа Дориа. Его корабли были похожи на мираж. Преградили нам путь, обстреляли и словно растворились за горизонтом. Враг исчез прежде, чем мы поняли, кто это был. Странный какой-то, молниеносный бой. Может, его подстроила Хермана де Фуа? — шутит Хайраддин, хотя все действительно могло так и быть. — Во всяком случае потом мы свое взяли.
— Так выпьем же за счастливое избавление от кораблей — призраков, пытавшихся заманить в западню моего брата Хайраддина и его суда! — восклицает Арудж-Баба, чтобы не омрачать тяжелыми воспоминаниями такой радостный день.
Еще одна пауза, еще одна смена блюд. Подают необычайной красоты сласти, уложенные на блюдах в виде цветочных клумб. Как всегда во время больших пиров, перерывы служат лишь отдыхом перед новым приступом чревоугодия.
Шум голосов то усиливается, то затихает — в зависимости от того, насколько гости заняты поглощением пищи. Сейчас жевать нетрудно, и потому языки развязываются, гомон нарастает. Впечатление такое, будто вы попали на шумный базар, так что Хасан и Хайраддин могут спокойно беседовать, не заботясь о необходимости занимать гостей.
В разговоре о Хермане де Фуа уже упоминались мавры — а они ведь братья берберов, оставшиеся на испанской земле. Эта тема очень волнует Хасана, так как Хайраддин всегда говорил, что рано или поздно надо будет вызволять их.
— Но когда?
— Еще не время.
— Мавры должны быть первыми из тех, кто войдет в великое царство мира и покоя, которое мы хотим создать на наших морях.
Об этом будущем царстве мира Хасан начал мечтать с тех пор, как Хайраддин стал делиться с ним своими планами, но ему кажется, что уже давно пора действовать.
— Да когда же это время наступит?
Помощник церемониймейстера пронзительно трубит в рог.
— Слышишь? У пира тоже есть свое время, и звук рога отмеряет его. А когда речь идет о целом царстве, мало призыва трубы или воодушевления одного молодого человека.
Порывистый Хайраддин, славящийся молниеносными действиями во время битв, смелыми и неожиданными налетами и отчаянными выходками, хочет научить Хасана искусству терпения — ценнейшему качеству правителя.
Хайраддину нравится беседовать с Хасаном еще с тех пор, когда тот был совсем мальчишкой, — так родилась их взаимная привязанность. Когда наступали долгие зимние дни и даже месяцы, когда из-за плохой погоды нельзя было выйти в море, а тяготы управления государством не очень обременяли Хайраддина, он любил поговорить с мальчиком. Возникшая таким образом душевная близость — совсем как между отцом и сыном — стала в конце концов сильнее кровных уз. Сейчас она так прочна, что им и одного взгляда достаточно, чтобы понять друг друга, пара слов может заменить длинное послание, а совместная прогулка верхом залечить душевные раны, нанесенные долгой разлукой.
Крепкая дружба Хайраддина с Хасаном даже вызывает у Аруджа ревность. Он первый понял, что было бы слишком расточительно оставить мальчика в гареме для обычных любовных утех, которые ему самому, впрочем, не так уж и необходимы. И женщины, и мальчики нужны Аруджу лишь в моменты отдыха от войны, как средство восстановления сил. Было время, когда тонкая и необычная красота пастушонка манила его, но потом этот каприз, как и многие другие капризы, прошел. У парня обнаружились иные достоинства и такая смекалка, такие способности к приобретению познаний в самых разных областях, что Хайраддину стало ясно: этот талант должен быть использован во имя будущего их царства. И Арудж с ним согласился. А потом все-таки стал ревновать, считая, что приемный сын из двух названых отцов отдает явное предпочтение Хайраддину, видя в нем учителя, друга и близкого человека, с которым можно поделиться любыми заботами.
Но сегодня даже оживленная беседа Хасана с Хайраддином не пробуждает в бейлербее обычной глухой ревности и не может омрачить его великую радость.