— Предоставьте этим господам большую свободу, развяжите глаза и позвольте двигаться сколько угодно, — спокойно приказывает Хайраддин, но эхо, возвращенное скалистыми сводами пещеры, придает его словам особую торжественность. — Теперь уже не нужны ни повязки на глазах, ни веревки.
Караульные выполняют приказание, и когда пленные получают возможность оглядеться, первое, что они видят, — это группа берберских командиров, которых сопровождают секретари и писцы. Зрелище великолепное: роскошные одеяния, пышные украшения и драгоценности — все сверкает и переливается в ярком свете.
— Прошу вас, адмирал, садитесь. Здесь можно и без церемоний.
Какая непростительная оплошность! Когда явился Хайраддин, Жан-Пьер де Лаплюм просто из любопытства вскочил на ноги, и вот теперь он стоит как лакей, на виду у готового испепелить его взором проклятого Комареса. Вот уж он порадуется, когда сможет рассказывать каждому встречному и поперечному, как французский аристократ Жан-Пьер де Лаплюм унизился перед пиратами.
Развязанные пленники озираются по сторонам. Пещера, в которой они находятся, производит необычайное впечатление: это нечто среднее между храмом и дворцом, хотя чувствуется в ней что-то и от тюрьмы; границ пещеры не видно и входа в нее — тоже. Со всех сторон стены изгибаются: где-то они тонут в темноте, где-то — образуют выступы, за одним из которых, по-видимому, и скрывается выход наружу, потому что там стоят восемь вооруженных берберов, вид которых у кого угодно отобьет охоту проявлять любопытство.
А обставлена пещера поистине великолепно. Два больших стола и два огромных шкафа орехового дерева, расписанные или украшенные инкрустацией сундуки, необыкновенно красивые церковные хоры, скамьи самых разных форм, подушки, шкуры диких зверей, ковры и канделябры у стен.
Хайраддин представляет участников своей свиты: когда придет время, они назначат размеры выкупа и начнут переговоры.
— «А этот Краснобородый, должно быть, изрядный жулик, — думает адмирал Жан-Пьер де Лаплюм, поправляя волосы и разглаживая брови наконец-то развязанными руками, — но как держится, какой форс на себя напускает!»
Де Лаплюм придает большое значение эстетической стороне дела, поэтому, с восхищением наблюдая за приемным сыном Хайраддина, он не может не поделиться своими впечатлениями с соседом:
— До чего красив, просто картинка! Вы не находите? Комарес не отвечает. Он с одинаковым презрением смотрит и на Хасана, и на адмирала, который словно назло ему продолжает:
— Но когда он размахивает саблей и ведет людей в атаку, сам черт ему не брат. Настоящий вихрь. Надеюсь, вы это тоже заметили?
Комарес в ответ лишь пожимает плечами. «Хотелось бы посмотреть, — думает де Лаплюм, — на дуэль маркиза с юным Хасаном. Старые трухлявые кости испанского гранда рассыплются при первом же выпаде».
Комарес слывет настоящим воином, но во время нападения на корабль он не участвовал в сражении: под предлогом, что при нем нет шпаги, он предоставил прикрывать себя своему эскорту.
Адмирал ловит себя на мысли, что его неприязнь к Комаресу, который только и делает, что выражает ему свою антипатию и презрение, сильнее, чем к берберам, которые и так уже причинили ему огромное зло, а в будущем, вероятно, причинят еще большее. Если верить тем, кто возвращался из плена, чего только не делают пираты с людьми! Они, например, в любую минуту могут наброситься на человека и исполосовать его плетьми.
— Что вы намерены с нами сделать? — Комарес открывает наконец рот и обращается к берберам. Голос его звучит резко — именно так должен разговаривать настоящий аристократ, вынужденный иметь дело с личностями, недостойными его уважения. Почитая долгом заботиться о своих людях, он хочет знать, решена ли их судьба, и если да, то когда им об этом сообщат. — Она не будет хуже той, какую вы ждете, ваше превосходительство.
Об обычаях берберов говорят разное, и все же маркиз Комарес вынужден признать, что пока с пленными обращаются совсем не жестоко — никого не пытают, никому не причиняют излишних мучений. В светлое время дня, на открытом воздухе, им снова завяжут глаза: меры предосторожности необходимы. Сейчас все они находятся в секретном месте. У каждого военного есть свои тайны, которые нельзя открывать не только врагу, но даже предполагаемым друзьям или возможным союзникам.
Хайраддин проходит дальше, чтобы поговорить с пленными не столь высокого ранга.
Один из секретарей сообщает, что скоро будет готов ужин, и приглашает пленников на церемонию дележа трофеев, судов и всего прочего.
Второй секретарь объявляет, что, если кому-то необходимы лекарства для лечения ран, вывихов, ссадин или последствий морской болезни, каждый может обратиться к нему и он выдаст все необходимое.
Третий секретарь говорит, что, хотя погода стоит хорошая, надо позаботиться о заключительном этапе плавания, так что пленникам не мешает привести в порядок свою одежду.
— В этих сундуках вы найдете куски ткани, иголки и нитки, необходимые вам для починки одежды. Все это в вашем распоряжении.
— Премного благодарны, — откликается взбешенный Комарес. Спокойно и с превеликим удовольствием Даджар поясняет ему, что каждый пират обязан тщательно беречь свою собственность. В зимние месяцы высоко ценятся пленники, сохранившие крепкое здоровье. Ведь если за них не внесут выкуп, им всем, возможно, предстоит разделить участь рабов. Но, по-видимому, Папа Римский и испанский монарх уж постараются перещеголять друг друга в щедрости и заботах и выкупят своих родственников и солдат, потерпевших поражение в битве.
— В какой такой битве? Это же была западня!
Комарес сознательно кричит как можно громче, чтобы его слова достигли слуха тех, кому они и предназначаются.
Ответ не заставляет себя ждать. Хайраддин возвращается обратно и с иронической улыбкой замечает:
— Маркиз, мне не хотелось бы заниматься крючкотворством. Вам известно, что в этих морях, если между сторонами нет четкого мирного договора, всегда идет война. Конечно, не сейчас и не здесь мы станем вести переговоры на этот счет, да и нет у вас таких полномочий. Но приходите вечером на наш праздник: баталерам сегодня повезло на охоте в горах не меньше, чем нам на море. Вы сможете попробовать наши незамысловатые, но очень вкусные блюда. На ужин придут, конечно, и музыканты, и играть они сегодня будут лучше, чем на судне.
Оба раиса и их свита исчезают за выступом скалы.
— Он хочет, чтобы мы присутствовали при спектакле дележа трофеев и посмотрели, как он умеет править! Спектакль для иностранцев.
— Ничего подобного! — возражает Жан-Пьер де Лаплюм. — Об этом уговариваются заранее.
Жан-Пьер де Лаплюм вспоминает, какие неприятности монархам Франции и Испании приходится претерпевать из-за того, что деньги добываются нелегко. Но если не платить солдатам вовремя, они начинают ненавидеть своих офицеров больше, чем врага.
— А эти, видно, свою проблему решили. Во всяком случае, при таком дележе каждый чувствует себя хозяином; борется за свой корабль, вот и следит за ним и обихаживает его как положено. Вы видели, как они во время плавания надраивали его плодами фигового дерева? Да, Краснобородые умеют считать деньги!
— Тогда почему Великий Султан не применяет подобный метод на своих судах?
— Маркиз де Комарес, я не гадалка. Может, ему нельзя. Может, ему Коран запрещает. Их законы, вероятно, отличаются от берберских. Но как бы то ни было, если Хайраддин и Арудж-Баба так поступали и поступают со своей добычей, значит, Великий Султан Истанбула позволяет им это и, следовательно, одобряет их тактику.
Пленные возятся с шитьем, стараясь выглядеть поприличнее и не мерзнуть во время праздника.
Какой-то старый торговец присылает к адмиралу папского флота своего слугу со всем необходимым, чтобы привести в порядок его одежды. Поскольку на платье де Лаплюма больше лент и кружев, чем у всех остальных, он сейчас похож на старую, выброшенную за ненадобностью куклу.
Будучи человеком сентиментальным, Жан-Пьер очень доволен, что о нем так мило позаботились. Он улыбается юному подмастерью, зашивающему дыры на его платье, одобрительно, по-отечески хвалит его за каждый прилаженный лоскут и, когда того требуют «реставрационные работы», поворачивается, поднимая то одну, то другую руку, наклоняя голову, сгибая колени.