По правде говоря, огненная борода и шевелюра Аруджа, его любовь к выпивке и вообще его манера поведения и порывистость разжигают в душе Шарлотты охоту к более смелым забавам, тем более что маркиза, в конце концов, всего лишь невольница, и если бы между ними что-то произошло, ее вины, считает гранд-дама, в том не было бы. Но ничего такого не происходит. Арудж-Бабе такое и в голову не могло взбрести. Вообще-то ему нравятся разные женщины, и мальчики тоже, но Шарлотта-Бартоломеа вовсе не вызывает у него мыслей и желаний подобного рода.
Наконец слухи, продолжающие распространяться по дворцу, достигают ушей главной фаворитки бейлербея, и тут начинается светопреставление. Женщина впадает в истерику, капризничает, рыдает и рвет на себе кисейные одежды. Да, Баба может забавляться с маркизой как ему угодно, он хозяин и повелитель, но зачем же выделять ее, и если уж у него вдруг так переменился вкус, пусть официально назначит маркизу главной фавориткой.
Эта бурная сцена ревности приводит Аруджа в полный восторг. Не говоря уже о том, что рассерженные женщины бейлербею особенно нравятся, его ужасно смешит это недоразумение, ведь он и представить себе не мог маркизу де Комарес в своей постели, приносящую ему удовольствие или даже дарующую любовь. К тому же много лет обитательницы его гарема не выказывали такой ревности. Он чувствует себя кумиром, важничает, раздувает ссору еще больше, нарочно стравливая соперниц, пока наконец они не вцепляются друг другу в волосы, словно какие-нибудь скандальные прачки у водоема.
Но, как и обычно, любая забава, если она продолжается слишком долго, наскучивает. Так получилось и с Аруджем. Увлеченный другими мыслями и другими играми, он все реже принимает у себя маркизу, хотя никаких враждебных чувств к ней не испытывает и не отказывается от хереса, еще оставшегося в бочонках.
Шарлотта-Бартоломеа не сразу замечает, что ситуация изменилась, но все же чувствует, что ее отношения с бейлербеем дальнейшего развития не получат, а поскольку женщина она не глупая и не склонная предаваться слишком глубоким переживаниям из-за утрат, то утешается хотя бы тем, что обычно редко выпадает женщинам ее возраста: она испытала настоящее любовное томление, а ведь думала, что сердце у нее в груди уже давно забальзамировалось и затихло.
— Каких только чудес не бывает в этих экзотических странах! — говорит она себе, укладываясь спать и надеясь увидеть приятные сны. А по утрам ей даже просыпаться не хочется, чтобы подольше сохранить в душе образ своего героя.
Однажды на рассвете она вдруг просыпается от какой-то суматохи. Погустевший от пыли воздух сотрясают цокот копыт, звуки труб и рожков. Маркиза бросается на бельведер, и окрашенные хной волосы трагическим ореолом развеваются вокруг ее головы. Перегнувшись через перила, она видит, как Арудж-Баба уносится верхом со своей свитой неизвестно куда, навстречу Бог весть каким новым приключениям. «Пират остается пиратом!» — думает маркиза, вздыхая и любуясь удивительно эффектной картиной отъезда своего червонного короля.
Переговоры о выкупе заложников, тянувшиеся месяцами и на некоторое время заглохшие, в энный раз возобновляются, и Шарлотта-Бартоломеа чувствует, что скоро ей предстоит вернуться на родину. На какую именно? Ей неизвестно, возвратят ли ее к испанскому двору, к Габсбургам, или во Фландрию, в ее родной дом, который ей, уже привыкшей к ярким африканским краскам и ослепительному свету, кажется теперь до отвращения мрачным.
Во всяком случае в Рим супруги Комарес уже не поедут, так как в вопросе о выкупе Анны нет никакой ясности и встреча с герцогом-женихом была бы явно преждевременной и неуместной.
Сейчас, когда перед маркизой вырисовывается перспектива возвращения к нормальной жизни, она заботится о том, чтобы все прошло наилучшим образом, без набивших оскомину тяжб и расчетов. Она понимает, что и судьба Анны де Браес должна быть наконец решена: нельзя бросать девочку здесь одну — это и рискованно, и недостойно королевской родни. С них могут спросить за то, что они не передали Анну жениху, как это было записано в контракте.
Да, конечно, помолвленные не вступили в фактический брак из-за непредвиденных обстоятельств, но это, как утверждают поверенные герцога, может отразиться лишь на сумме выкупа и, конечно, не ведет к пересмотру контракта. Если только, добавляют поверенные четы Комарес, не будет доказано, что невесту все-таки доставили к будущему супругу и что непредвиденные обстоятельства возникли уже после ее официальной передачи по контракту, пусть даже и до их личной встречи. Вот тут Шарлотте-Бартоломеа приходит в голову обзавестись свидетельством, которое, на ее взгляд, может оказаться решающим.
В контракте оговорено, что невеста должна быть доставлена к своему суженому и передана его людям, но не указывалось, где именно. Таким образом, под местом «передачи» подразумевалось папское государство в Риме, где живет герцог-жених. А разве судно, и не просто судно, а флагман флота, принадлежащего Папе, чьим верным подданным является герцог Герменгильд, нельзя считать его территорией? Таким образом, пребывание невесты на папском флагмане уже можно считать законной передачей.
И потому однажды утром, возвращаясь с примерки нового наряда, который ей шьют специально для возвращения ко дворцу Карла Габсбургского, маркиза, пребывающая в восторге от собственной хитрости, стучится в дверь принца Хасана и совершенно спокойно просит дать ей письменное удостоверение на латыни (языке, который так нравится юридическим крючкотворам) в том, что Анна де Браес была захвачена берберами именно на борту судна, принадлежавшего Папе Римскому, а не где-нибудь еще.
— Это же простая формальность, — говорит она растерявшемуся принцу. — Такая бумага на судебном процессе может служить доказательством того, что условия свадебного контракта соблюдены, то есть что невеста уже находилась под юрисдикцией папского государства, так как плыла на судне, принадлежавшем Папе.
Хасан вежливо, но очень твердо отвечает ей, что не видит необходимости участвовать в разбирательстве распрей между иностранными государствами и их подданными, вмешиваться в какие-то юридические споры и подтверждать то, что ему лично не известно.
— Но вы же прекрасно знаете, чье это было судно, — настаивает маркиза с заговорщическим видом. — Разве кто-нибудь станет оспаривать тот факт, что оно принадлежало именно Папе?
Хасан мог бы ей объяснить, что не всегда такие понятия, как право собственности и фактическое владение, совпадают, но он предпочитает поскорее отделаться от маркизы, повторив коротко и ясно, что никакого документа ей не даст. И вообще странно, что маркиз де Комарес намеревается представить в суды Испании и Рима свидетельское показание тех, кого он именует неверными и подлыми пиратами.
— Не вижу в этом никакого смысла, — говорит он.
Тут маркиза признается, что идея эта пришла в голову не маркизу, а ей, и пускается в долгие рассуждения о том, с каким почтением, уважением и чувством восхищения и признательности она относится к Краснобородым.
— Мне казалось, что просьба моя вполне законна и обернется ко всеобщему благу. Ведь вы, взяв на себя инициативу в переговорах, сможете избавиться от лишней невольницы.
Однако, поняв, что нужного ей документа получить все равно не удастся, маркиза меняет тему и просит о другом одолжении. Очень обеспокоенная судьбой племянницы, она хотела бы найти для нее покровителя. Уж кому-кому, а принцу Хасану она может ее доверить.
Но и здесь маркизе не везет. Похоже даже, что ее просьба вызвала раздражение, тем более непонятное, что принц и Анна проводят так много времени вместе.
Поняв, что беседа окончена, Шарлотта-Бартоломеа, стараясь не выдать своего разочарования, уходит, расточая улыбки принцу, стоящим у дверей стражам, заглянувшему в комнату Осману, слугам, принесшим прохладительные напитки, и даже мебели. А выйдя из помещения, вкладывает всю свою злость и разочарование в громкий стук каблуков странной, напоминающей шлепанцы на высокой подошве обуви по каменным плиткам галереи, которая окаймляет летний сад.