Хасан берет подарок, разглядывает его и, поблагодарив Анну, с улыбкой разматывает свой дорожный тюрбан: длинный шарф из полосатой ткани падает Анне на руки.
Небольшая феска подчеркивает красоту высвободившихся черных длинных кудрей Хасана и приходится ему как раз впору.
— А вдруг ее унесет ветром? — спрашивает он с улыбкой.
— Я сделаю тебе другую, еще красивее.
Хасан взмахивает саблей. Стражи открывают ворота, и отряд исчезает за ними. Пожилой мулла возвращается к себе домой. Помощники конюхов собирают навоз и разравнивают площадку. А Анна все так и стоит в клубах пыли, сжимая в вытянутых руках, словно драгоценный дар, длинный кусок шелка в яркую полоску. Стоит и глубоко вздыхает. Она боится дать волю слезам, не хочет плакать: девочка поклялась, что никогда больше не проронит ни единой слезинки. В противном случае Хайраддин ни за что не позволит ей вступить в отряд отборных всадников Хасана.
Этот план она вынашивает уже давно, а точнее, с того самого момента, как ей стало известно, что поступление в отряд не ограничивается никакими четкими нормами. Нужно только стараться. Анна де Браес освоила все тонкости поединка на шпагах, и Хайраддин не может этого не знать, так как сам забавы ради тренирует ее. В верховой езде вообще ей нет равных — кто из мужчин может ее обскакать? За исключением Хасана, конечно. Остается только продемонстрировать свою выносливость на больших переходах, и сейчас как раз самое время для этого. Спросить разрешения она не успела, но в сложившейся ситуации Хайраддин, конечно же, не отпустит ее. Скажет — как-нибудь в другой раз.
А Хасан между тем уехал на войну.
— Что теперь делать?
Земля на плацу сухая, клубы пыли стоят в воздухе, конюхи злятся. Но Анна застыла на месте, и им неловко попросить ее уйти с дороги.
Ну вот, теперь она может уйти: слез не было и никогда больше не будет — не пристало плакать гордому всаднику. К тому же она поклялась! И Анна с болтающейся на руке пустой корзинкой, едва переставляя ноги, покидает плац.
Османа всего трясет. Предсказания разных прорицателей довольно туманны. На вечер и ночь они сулили отряду успех, но впереди, по их словам, на пути всадников сгущаются тучи. Три дня тому назад уже перед рассветом Осману привиделся сон, а предрассветные сны — самые вещие. Ему приснился клинок, рассекающий скалу, из которой брызжут тяжелые красные капли, сразу же покрывающиеся пылью или тонущие в дыму. Все это, конечно же, предвещает битву и смерть, но ведь на войне смерть — самое обычное дело. Хотелось бы только знать, что за битва, где она происходит и кому выпала смерть. Об этом сон ничего не говорил. Днем один из садовников, наблюдая за движениями ящерицы, пришел к противоречивому выводу: сон Османа может означать и гибель, и спасение.
Совсем запутавшемуся во всех этих толкованиях старику остается только зажечь целый лес свечек и наложить на себя самую суровую епитимью: раз не известно, откуда грозит беда, кто строит козни, лучше вознести как можно больше молитв всем святым.
В том, что речь идет именно о кознях, у Османа нет никаких сомнений, так как сгустки, образовавшиеся в свернувшемся молоке, принимают форму натянутых сетей и безголовых тел, а что это, как не предательство и засада?
— Чем ты занимаешься? — спрашивает Анна старика, найдя его наконец в укромном местечке за кедром в зимнем саду Арудж-Бабы. Осман стоит там на четвереньках, упираясь локтями и коленями в мелкую острую гальку.
Старик не отвечает. Шепча себе под нос какие-то нечленораздельные фразы, он испускает тяжкие вздохи, поднимая глаза к небу, и, преодолевая боль, с трудом ползает по гальке. После этой неоднократно повторяющейся пантомимы он всякий раз осеняет крестным знамением лоб, губы и сердце. Затем после нескольких минут сосредоточенного молчания Осман резко поднимается и, воздев руки со скрещенными указательным и средним пальцами, начинает прыгать с приседаниями по кругу, щуря глаза, нелепо надувая губы и не произнося при этом ни слова.
— Перестань, Осман, ты же сломаешь себе ноги на этом щебне.
Но Осман продолжает прыгать, все сильнее мотая головой, пока не валится на землю.
— О Господи, что с тобой? Тебе плохо?
— Нет, нет. Наверно, я слишком быстро вертелся. Жаль, ничего не получилось. Мне надо было сделать семь кругов! В следующий раз не оплошаю!
— И что ты придумал! — Анна усаживает старика под кедром. — Наверняка не это велел тебе делать принц Хасан. Неужели он не поручил Осману ничего более серьезного?
— Он сказал: «Присматривай за Анной де Браес», но не запретил ни молиться за кого захочу, ни заклинать злых духов, ни накладывать на себя епитимью!
— Повтори-ка, повтори, Осман.
— Он сказал, чтобы я присматривал за тобой.
Анна крепко сжимает ему руки, но бедный Осман со стоном отдергивает их: вся кожа на ладонях ободрана о щебенку.
— Хасан сказал, чтобы ты присматривал за мной, потому что он мне не доверяет? Повтори, Осман, повтори точно его слова, мне надо знать…
— «Присматривай за Анной де Браес».
— И больше ничего?
— Ничего.
— Значит, он беспокоится обо мне, правда, Осман Якуб?
XVI
После многодневных скачек по бездорожью всадники, возглавляемые Хасаном, который никогда еще не бывал так далеко на Западе, к вечеру добрались до лагеря Аруджа, полагая, что их там ждут невесть какие неприятности.
Они были приятно удивлены, убедившись, что там царит мирная и даже какая-то праздничная обстановка. Прибывших встретили песнями и поднятым в знак приветствия оружием, ярко сверкавшим в лучах заходящего солнца. По лагерю разносились аппетитные запахи готовящейся еды. Широкое лицо Аруджа расплылось в улыбке.
Бейлербей доволен.
— А вы быстро прискакали. Это хорошо, — говорит он, приглашая всех воспользоваться заслуженным отдыхом, и, обняв Хасана, уводит его в свой шатер.
— Теперь я объясню тебе, зачем нам так срочно понадобилось это золото. От султана Феса и некоего Ибрагима — султана, от которого мы получаем наемников, — нам стало известно, что сейчас самый подходящий момент сбросить в море чужеземцев, захвативших часть Африки.
Сказав это, Баба садится и выдерживает паузу, явно ожидая реакции одобрения и восторга от Хасана. Но у сына на лице лишь выражение растерянности и удивления, и Баба напористо продолжает:
— Для осуществления такой задачи требуется много денег. Приходится не только оплачивать услуги Ибрагимова войска, но и делать все, чтобы завлечь нашими богатствами и перетянуть на свою сторону города и племена, которые за горсть монет продались испанцам. Теперь испанцам придется иметь дело с нами.
Баба говорит спокойно и рассудительно, что не может не удивить тех, кто привык к его бурным речам.
Время сейчас самое подходящее, поясняет он, испанцы, уверенные, что они навсегда купили местных жителей своими мелкими торговыми сделками и обещаниями оказывать им покровительство, уже много лет не обращают внимания на пришедшие в окончательный упадок прибрежные гарнизоны.
Арудж преисполнен энтузиазма, Его приводит в восторг одна только мысль, что вскоре он сможет располагать территорией, простирающейся до самого океана, и не упустит ни одного судна, плывущего из Новых Индий со сказочными богатствами.
— Ты знаешь, почему испанцы, португальцы, да и другие, забираются так далеко? Чтобы уйти из наших сетей! Так вот, посмотри, что теперь будет: Арудж-Баба утвердится на побережье как страж и станет спокойно их поджидать.
Был такой момент, когда Арудж-Баба, поняв, что в Новом Свете можно легко обогатиться, уже решил было последовать туда за испанскими и португальскими судами, то есть попытать счастья на новых путях, но тогда пришлось бы менять корабли и, возможно, даже их экипажи. Да зачем же отправляться за золотом в Новые Индии, если испанцы доставят ему богатства прямо на дом? Сидя в своем ястребином гнезде, которое Арудж-Баба решил здесь построить, он отхватит такие лакомые куски, что испанцам придется искать другие маршруты.