— Хайраддин доволен тобой. Еще бы! Можно ли желать большего от сыночка? И Баба не хочет, чтобы ты чахнул над книгами. Уж не собирается ли он взять тебя немного повоевать?
И на эти слова Хасан не реагирует.
— Я же прекрасно знаю, что ты предпочел бы отправиться в море с Хайраддином, но земли к югу от нас такие красивые, да и с Аруджем не соскучишься. Бейлербей многому может тебя научить: например, он умеет вести переговоры с любым племенем… Ага, ты, оказывается, не глухой, я все-таки оторвал тебя от занятий!
Но радость Османа оказывается преждевременной, так как юноша, едва взглянув на него, придвигает к себе светильник и сосуд с маслом.
— Нет, я больше не позволю тебе подливать масло. Выпей-ка этот отвар и хорошенько выспись.
Хасан возмущается. Он не желает, чтобы старик все время приставал к нему со своими заботами, пусть сам пьет свой отвар.
— Ну, если ты приказываешь… Это вкусно. — Осман послушно делает большой глоток. — Замечательное питье!
Потом слуга молча наклоняется и снимает с Хасана туфли.
— А теперь — в постель. Можешь и без отвара.
Но судьба распорядилась так, что спать Хасану этой ночью уже не пришлось: в комнату ворвалась запыхавшаяся женщина и закричала, что Аллах наслал на всех великое несчастье. У входа в порт стоит корабль Аруджа, один, без остального флота, и просит о помощи, хотя море спокойное и небо ясное.
Женщина, а это одна из фавориток Аруджа, уверена, что с бейлербеем случилось несчастье. Перед отплытием предсказания астрологов были какие-то неопределенные, в них даже таилась угроза, да и ей самой приснился нехороший сон, но Баба не поверил в него, ведь он вообще не верит ничему, что противоречит его планам.
Пока Осман Якуб пытается как-то успокоить женщину, а Хасан снова обувается, в дверь заглядывает начальник дворцовой стражи и, увы, подтверждает дурную весть. Судно Арудж-Бабы стоит недалеко от причала, и оттуда кричат, что бейлербей ранен. Притом, кажется, тяжело. Он потерял правую руку. Фаворитка, бросившись на грудь Осману, разражается судорожными рыданиями, а старик потрясен не меньше, чем она. Хасан выбегает из комнаты.
В дворцовых переходах, на лестницах, в конюшнях все ждут его приказаний, а он ведь не облечен полномочиями правителя: когда Аруджа и Хайраддина нет в городе, правление переходит в руки Совета, но в данной чрезвычайной ситуации решения нужно принимать немедленно, собирать Совет нет времени, а что делать — никто не знает. Понятно, что вся надежда сейчас на возможного наследника.
Когда Хасан во главе отряда конников врывается в порт, галиот Аруджа уже стоит у причала.
Ночь безлунная, и в свете смоляных факелов виден лишь борт корабля, с которого торопливо спускают носилки.
Несколько офицеров сбивчиво объясняют Хасану, что планы сорвались, так как Арудж-Баба был ранен в первом же бою и экипаж растерялся. Но в любом случае это не поражение, а всего лишь стратегический маневр.
— А где Хайраддин? Где весь наш флот?
Оказывается, оба раиса решили, что Арудж на своем судне будет следовать установленным курсом и нанесет противнику первый удар, чтобы рассеять его силы, а в это время Хайраддин с остальными кораблями бросится догонять караван торговых судов, показавшийся вдали, как мираж, и тут же скрывшийся за горизонтом.
«Странно, — думает Хасан, — что Краснобородые позволили себе ради какого-то каравана торговых судов отвлечься от тщательно готовившейся на протяжении нескольких месяцев операции против Гамаля — раиса одного из прибрежных государств, — который из вредности и зависти запретил судам Краснобородых заходить в жизненно важный для них порт, где можно и провиантом запастись, и торговлю развернуть».
— Это был целый караван судов, набитых товарами, и шли они под охраной Андреа Дориа.[4]
Так вот чем объяснялась неожиданная перемена плана! Между берберами и Андреа Дориа, с тех пор как впервые скрестились их пути на море, идет постоянное выяснение отношений. Они просто считают своим долгом гоняться друг за другом, и делают это с огромным удовольствием. Прежде всего важно обнаружить противника, почуять его присутствие, а это не просто, поскольку в XVI веке вошло в моду из тактических соображений, да и просто развлечения ради, плавать по морям под чужим флагом. Вообще же Дориа, когда он плавает и под настоящим флагом, выследить трудно, потому что нанимателей этих или государей он постоянно меняет.
— На кого работает генуэзец сейчас?
— Кто знает! На судах были флаги разных стран. А на флагмане развевались только штандарты с его личным гербом. Вроде вполне мирный был караван.
Теперь понятно, почему Краснобородые решили догнать Дориа: когда торговые суда, плавающие под разными флагами, выходят в море не в одиночку, а хорошо сплоченным караваном, значит, они не намерены ни на кого нападать; совсем другое дело, если простые торговцы нанимают такой солидный и дорогостоящий эскорт, как флагман самого адмирала Андреа Дориа. Таким образом, подозрение, что на борту у них какой-то особенно привлекательный груз, требующий и особой охраны, было вполне обоснованно и желание Краснобородых напасть на караван становится объяснимым.
Носилки резко наклоняются и стукаются о борт галиота.
— Опускайте помедленнее!
— У него очень нехорошая рана, сейчас увидите.
Люди Аруджа боятся самого худшего. Два старших офицера тихо докладывают Хасану о происшедшем.
Когда вражеское ядро оторвало Аруджу руку, им по приказу самого раиса пришлось взять командование на себя. Он же, чудом не потеряв сознания, отдавал четкие и точные распоряжения, велел приналечь на весла, чтобы как можно скорее вернуться в Алжир, и только после этого лишился чувств.
Корабельный лекарь, как мог, зашил и прижег рану, но бейлербея сильно лихорадит, и есть опасность заражения крови.
Наконец носилки спущены. Придворный хирург, срочно прибывший с остальными лекарями, сокрушенно качает головой.
Экипаж галиота и солдаты эскорта Хасана в полном молчании стоят на причале.
Ярко-рыжая борода Аруджа кажется кровавой, сливаясь с проступившей сквозь повязку кровью.
Хасан подносит фонарь поближе и видит мертвенно-бледное лицо раиса.
Лекари осматривают раненого, удается нащупать пульс — слабая надежда на то, что Арудж выживет, все же есть.
— Скорее кладите его на повозку!
Сам Хасан с помощью солдат своего эскорта поднимает носилки.
Дно повозки устилают подушками в несколько слоев, чтобы смягчить толчки при движении. На подушки кладут Аруджа — он почти без признаков жизни, только слабо хрипит.
Хирург советует не медлить, чтобы можно было поскорее прооперировать раненого. Он хочет удалить омертвевшие ткани и остановить процесс гниения, если будет на то воля Аллаха.
Хасан едет верхом рядом с повозкой. Он готов молиться какому угодно Богу, только бы Аруджа удалось спасти, хотя, когда Краснобородый был здоров, Хасан часто мечтал бежать от него куда глаза глядят.
В ушах его постоянно звучат то гневные и яростные крики властелина, то его дружелюбный смех, то простые, спокойные речи, когда он старался чему-то научить юношу. Добрые и недобрые воспоминания перемешиваются, теснятся в голове Хасана все время, пока процессия движется к дворцу, да и потом, во время осмотра врачами, с их то обнадеживающими, то лишающими всякой надежды противоречивыми выводами, и после рискованной операции, когда бред раненого сменялся полным молчанием и казалось, что он уже мертв.
— Пей! Снадобье действует, пока не улетучился его аромат. Пей до дна.
Не хватало только Османа с его настоями! Хасан готов поколотить старика.
— Как ты смеешь так обращаться со мной? — сердится тот. — И именно сейчас?! Если будешь злиться, там, наверху, никто не услышит нашей молитвы. Только добрые и кроткие могут надеяться, что их молитвы дойдут до Неба.
Да, только Небо может сохранить жизнь их бешеному хозяину.
Осман Якуб поставил за его здравие три свечи перед Мадонной, изображение которой он держит у изголовья своей кровати. Три свечи за здравие этого демона? Да он же бросил вызов самому Небу! Но ни один духовник не смог бы убедить Османа, что это — грех. Он прекрасно помнит, как по повелению короля Неаполя Ферранте Арагонского зажигали свечи на всех углах и держали при них охранников, чтобы никто не смел подойти и задуть огоньки. Если Мадонна принимала свечи дона Ферранте, почему бы ей не принять свечи за здравие Арудж-Бабы? Ведь известно, что Ферранте был отъявленным негодяем, кровавым палачом, бандитом почище Аруджа.
4