То ли страдая от одиночества, то ли тоскуя по их прежним беседам, Цай Тянь продолжает настойчиво приглашать к себе своего друга Хасана. И Осман Якуб очень встревожен. Он страшится этого путешествия в загадочный мир. Боится не столько отдаленности его, сколько высокогорного воздуха, который делает Цай Тяня все более странным, все более отрешенным.
— Это неверно, — поправляет его Хасан, — Цай Тянь просто хочет жить в гармонии с миром.
«Рано или поздно Цай Тянь окончательно сделается отшельником. И Боже упаси, — добавляет Осман про себя, не зная, что и Баба опасался того же, — Боже упаси, если он уговорит и Хасана отказаться от своего предназначения!»
Осман убежден, что время для созерцания и отрешенности наступает после смерти, что смерть для того и существует, чтобы умершие могли наблюдать со стороны за суетой оставшихся в живых и вновь родившихся.
— Глупости, — сказал Баба в тот раз, когда Осман доверил ему эти мысли. — Смерть есть смерть, и больше ничего.
Баба был ленив и, может быть, поэтому предпочитал, чтобы после смерти все кончалось и больше ничего не было.
— Я приду сказать тебе, что ты прав, если после смерти обнаружу другую жизнь. Даю слово.
Много раз Осман видел во сне своего бейлербея, который так и не сказал: «Ты был прав». Однако это не означает, что Осман ошибся или что Баба не сдержал слова. Просто это свидание откладывалось. Рано или поздно он придет сказать ему, что есть другая жизнь.
Недавно Цай Тянь прислал для Османа с караваном кочевников еще несколько гранул «радостного вздоха» вместе с редкими семенами, а для раисов — книги, драгоценности, четырех юношей, шесть девушек с миндалевидными глазами и светлой кожей и еще особого быка с большим горбом на спине, от которого, однако, осталась только шкура, так как животное погибло по дороге, не выдержав перепадов температуры и трудностей пути. Цай Тянь позаботился также о том, чтобы доставить радость поварам, послав им разнообразные специи для приготовления пищи.
И теперь повара, желая показать, на что они способны, злоупотребляют ими, как и сегодня, по случаю возвращения Хайраддина.
Да, пока Осман отдыхал, подремывая на своей террасе над морем или обучая Амина премудростям парфюмерного искусства, Хайраддин уже совершил набег на Минорку, чтобы вспороть несколько самых пузатых императорских кораблей. Операция удалась: арбузы созрели.
Это прекрасный день позднего лета, правда, слегка испорченный слишком сильным запахом специй, который поднимается над кухнями. Торжественные песнопения доносятся с берега, из порта и проникают во дворец ярус за ярусом, отдаваясь от стен мелодичным эхом.
Осман счастлив, потому что счастливы жители его города. Но он не понимает, почему, с тех пор как существует мир, существует и эта безумная пляска: я краду у тебя, ты крадешь у меня, и в результате большая часть сокровищ достается рыбам, оседает на дне моря, улетучивается вместе с дымом пожаров или перемешивается с прахом и пылью, а люди умирают раньше, чем им это предписано матерью-природой. Хотя наша мать-природа и сама частенько откалывает злые шутки.
«Как это можно объяснить? — спрашивает себя Осман Якуб, когда устает сдерживать вечно зеленеющий в нем росток любопытства, — как объяснить этот беспорядок? Ведь ни один листочек не сможет шелохнуться во Вселенной, если не будет на то воля Божья?»
Разумеется, Отец Небесный, уставший нести бремя вечности, иногда может проявлять рассеянность. А почему, собственно, он не может быть рассеянным? Ведь рассеянность — тоже проявление естества. Разве Баба не забывал во время судебного заседания поднимать руку вверх? Он держал ее опущенной, и судья, видя, что большой палец бейлербея обращен вниз, все время произносил: «виновен», «виновен», пока Осман не решался вывести Аруджа из оцепенения и задумчивости.
«Значит, такой Осман Якуб пригодился бы и рядом с Отцом Небесным, — думает слуга, обуянный гордыней. — А Хайраддин? Разве не нужно, чтобы кто-то за ним присматривал, хотя он и являет собой ходячую мудрость?»
Впрочем, и у самого Османа есть такой человек, чтобы заботиться о нем и напоминать о его обязанностях.
— Осман Якуб, пора вставать, — говорит Амин, который, когда обращается к нему как слуга к господину, держится сухо и отчужденно, как и положено слуге, особенно при дворе, — пора подниматься на башню для расшифровки посланий от Рума-Заде. Мне передали, что они прибыли.
С помощью все новых уловок и трюков — а он на них мастер — этот сумасшедший Рум-заде участвует во всех праздниках, которые устраивают императору на Сицилии. После высадки в Трапани государь со своей свитой провел изумительный сентябрь среди непрерывных увеселений и совершил несколько поездок в другие города все с той же целью — развеяться, а заодно собрать дань. В Мессине ему даже воздвигли триумфальные арки, украшенные цветами, лепниной и надписями. Одна из этих надписей восхваляла Карла как властелина столь обширной империи, что солнце в ней никогда не заходит.
«Поэтому у него всегда такой невыспавшийся вид, — думает Осман, представляя себе лицо, нарисованное на медальоне, который однажды показала ему Шарлотта-Бартоломеа, — он не знает, что значит освежающий сон. Мрачный затворник, одному Богу известно, как ему плохо среди всех этих бесконечных кутежей».
Так Осман Якуб беспокоится даже о самом могущественном в мире императоре.
Рум-заде мог бы найти постоянную службу, если бы решил стать придворным шутом: теперь он пользуется большим успехом как мастер застольных фокусов и увеселений. Он изобретает специальные механизмы, благодаря которым с подносов с дичью, из ваз с фруктами или сластями выпархивают птички, выстреливают цветочные лепестки, бьют фонтанчики вина и амброзии. Однако в своих посланиях он сообщает, что ему надоели немцы и испанцы, что он устал наблюдать, как отсчитывают меры зерна, маслин или звонкую монету для Карла Габсбургского.
— Рано или поздно он вернется в Алжир, — говорит Осман, передавая своему воспитаннику только что прибывшее послание, — а жаль: когда он посылает нам описания всех этих увеселений, мы как будто тоже там присутствуем!
Новое послание повествует о комических злоключениях маркиза де Комареса. Он был отправлен в монастырь на излечение от некоторых своих навязчивых идей, вынуждающих его нести всякий вздор. Император намеревался отправить кузена Комареса в Испанию под опеку его законной супруги, после того как маркиз потерял сознание на флагманском судне, но Комарес ловко отвертелся. Длинное путешествие может оказаться очень вредным для его здоровья, говорил он, даже роковым. Кроме того, он не хотел лишать себя удовольствия пожинать вместе с императором плоды победы, учитывая, что план кампании был предложен именно им. А Анна де Браес? Разве император не помнит, что любимая племянница Комареса живет в Италии? Таким образом, маркиз де Комарес видел свой долг, а заодно находил утешение в том, чтобы следовать за своим сувереном в папский город и посмотреть, как там поживает его любимая малютка, соответствует ли нынешнее положение Анны ее высокому происхождению, ведь ее семья принадлежит к императорскому дому.
В действительности же единственной целью маркиза де Комареса, с тех пор как вожделенная атака на Алжир отложилась на неопределенное время, стали поиски пластинки на портупее неизвестного воина, которую он заметил на флагманском корабле.
Когда Комарес пришел в себя, человека с портупеей уже и след простыл. Ему потребовалось несколько часов, чтобы установить, что человек этот был офицером сухопутных войск под командованием маркиза дель Васто и что он отбыл из Туниса вместе со своими частями, направлявшимися в один из портов на Адриатике.