— Артериотомия. Запястные артерии были рассечены, и человек умер от потери крови.
— Это известный способ самоубийства?
— Да.
— Как практикующий врач, можете ли вы сказать: мог ли это быть суицид?
— Нет! — резко прозвучало отрицание.
— Почему?
— На теле были следы насилия!
Слушатели по всему залу вскинули головы. Дознание сулило поразительные события.
— Можете рассказать суду о природе этих следов?
Полицейский хирург вновь положил ногу на ногу, а затем снял ее. Увидев, что карандаш художника не движется, он опять устроился поудобнее.
— Наибольший из них находится слева, прямо над сердцем, он начинается на груди и доходит до левой подмышки. Это синяк шести дюймов в длину и около двух дюймов шириной.
— Отчего он мог появиться? — воскликнул коронер.
— Я могу сказать, — здесь свидетель выразительно прочистил горло, — что удар был нанесен тяжелой дубинкой в то время, когда жертва подняла руки, возможно, взывая к милосердию.
— Были и другие следы?
— Два. Широкий след на левом плече и синяк на руке, который мог остаться только от сильного сжатия пальцами.
— Можете ли вы сказать, не мог ли его оставить мужчина или сильная женщина, например, те люди, которые сопровождали и поддерживали мертвеца в ресторане?
— Нет. Рука, оставившая синяк на плече и, вероятно, перерезавшая артерию, была в перчатке — чтобы предотвратить бертильонаж[2]. След на плече остался от пальцев — они полностью окружили предплечье. Покойный не мог весить более ста фунтов. Возраст и сидячий образ жизни истощили тело. Пальцы, оставившие след на плече, утопали в плоти.
— Вы определили время смерти?
— Около семи часов до осмотра тела, то есть за шесть часов до того, как вы сами его увидели.
— Таким образом, нет сомнений, что он шел к столику уже мертвым?
Слушатели по всему залу вновь вскинули головы, внимательно слушая ответ. Все знали, каков он будет. Но все хотели услышать подтверждение такой невозможной и абсурдной вещи. Никогда прежде коронер не задавал такого вопроса. Ходил ли мертвец! Какое осложнение!
Врач выразительно кивнул.
— Он был мертв уже несколько часов!
Сам того не сознавая, он повторил слова слепого проблемиста.
— Вы осмотрели конструкцию, поддерживавшую тело, и получили впечатление, что покойный, возможно, был жертвой частичного паралича.
— Я осмотрел ее. Это самая изобретательная штуковина, какую я только видел. Для ее создания, должно быть, потребовались годы исследований и работы. То, как она сконструирована, показывает острый ум и хорошее знание анатомии.
— По вашему мнению, эту конструкцию можно установить на любое тело?
— Определенно, нет!
— Вы имеете в виду, что она была создана для определенного человека?
— Она бы не работала больше ни на ком; конечно, если бы не нашелся человек с точно такими же мерками и весом, но это один шанс на миллион!
— Ее можно быстро установить на покойнике?
— Нет. Чтобы приладить серебряные кольца и стальные пружины, потребовались бы часы.
— Пять часов?
На мгновение полицейский врач задумался. Он взглянул на головы жадных слушателей, склонившихся вперед, чтобы не пропустить ни слова. Наконец, он ответил.
— По моему личному мнению, — он снова сделал многозначительную паузу, — в одиночку нельзя поместить конструкцию на мертвеца. Это работа для двоих, или даже для троих. Один человек не смог бы совершить убийство и сделать всю последовавшую работу.
— Значит, по вашему профессиональному мнению, это было убийство? — по тону коронера было ясно, что это его последний вопрос.
— Безусловно, да! Тщательно спланированное и исполненное! — врач взглянул на публику, выискивая в ней газетчиков и желая посмотреть на то, как они восприняли последнюю фразу.
— Спасибо, доктор. На этом все.
Коронер Бирбауэр взмахом руки отпустил врача и взглянул в свои записи. Пока медик спускался с места для дачи показаний, в зале поднялся гул возбужденных комментариев. Репортеры писали. Элемент ужасного вдохновил их. Убийство! Таков был единодушный вердикт всех, слышавших показания доктора. Жестокое убийство со странным трюком в ресторане, старухой в серебряных сандалиях и устройством, созданным специально для мертвеца!
По полу шаркали ноги, в нетерпении от ожидания, когда же коронер подымет глаза от записей.
— Адольф Хайндл!
На трибуну вышел упитанный, хорошо одетый нервный немец.