О л я. А зачем же сгибаться?
Д а ш а. Молчи, говорю себе, дело прошлое. А увижу Виктора — не могу! Он тебе «мама, мама…». А мне прямо ножом по сердцу!
О л я. А кто же я ему, как не мама?
Д а ш а. Конечно, мама. Только и я тоже имею право.
О л я. Не имеешь ты никаких прав! Ты всю жизнь только о себе думала! Привыкла на готовенькое!
Д а ш а. Да как ты, Ольга, можешь такое говорить? Я на готовенькое… Побойся бога! Я столько пережила!
О л я. И плакать нечего. Ты когда из лагеря вернулась, в сорок шестом… потребовала Виктора к себе. Я ведь слова не сказала, привезла. А как ты с ним в Старом Осколе два года прожила? Если он после каникул возвращаться к тебе не захотел?
Д а ш а. Ты его настроила!
О л я. Мальчишку в колхоз работать послала. А сама на легкой вакансии…
Д а ш а. Я больная вернулась…
О л я. Больная? Да? Только ты и там, в лагере… тоже особенно себя не утруждала! Сама же хвастала! В медицинской части сидела…
Д а ш а. А что мне, самой смерти искать?
О л я. И я еще тебе все эти годы помогала. И деньгами, и посылками! А ведь война была! Арсений Васильевич-то на фронте. Двое ребят… эвакуация… Я сосны в тайге валила, чтобы прокормить их как-нибудь. И тебе еще посылала, от ребят отрывала! Как же — «пострадавшая»… Оказывается, некоторые «пострадавшие» лучше нас жили!
Д а ш а. Не пожелала бы я тебе такой жизни… Как в моей медицинской части!
О л я. Тебя ведь когда освободили — в сорок шестом. А порядочных людей только лет через десять. И ты с того дня на моей шее сидишь! То ей в колхозе работы по специальности не было. Устроилась бухгалтером на строительном карьере под Серпуховом. Выгнали. Не ужилась…
Д а ш а. А перед пенсией на заводе пять лет не я работала, по-твоему?
О л я. Да кем ты там работала? Вдовьи слезы! И то тебя сократили. Не знали, как избавиться!
Д а ш а. Стыдно тебе меня куском хлеба попрекать! Непорядочно!
О л я. А ты послушай! Послушай!
Д а ш а. Вот не хотела приезжать. Pourquoi?[11]
О л я. Правду-то иногда послушать полезно.
Д а ш а. Каждый раз одно и то же… (Тянется к сумке.)
О л я. Я тебе просто скажу! Никто бы никогда Валерия Яновича пальцем не тронул. Это же голубь был, а не человек. Это же ты все ему устроила! Первой дамой в республике хотела быть. Как же… «Дашенька Корсакова всегда на первом плане…»
Д а ш а (растерянно). Само собой как-то получилось.
О л я. Ну да, ты — умная, образованная. Прокуратка — вот ты кто! Правильно отец тебя называл! Про-ку-рат-ка!
Д а ш а. Не понять даже, что это значит.
О л я. Очень даже просто… (Встала, не может найти себе места.) Валерия Яновича в могилу загнала. И Улзыкуева тоже…
Д а ш а. При чем тут Улзыкуев?
О л я. Мне-то уж не ври! У тебя же роман с ним был. И не просто роман — тебе этого было бы мало. А так, чтобы вся республика знала! Как же, предсовнаркома республики — и Дашенька Корсакова! Везде вместе: на курорт — вместе, за границу — вместе! Вот и достукалась!
Д а ш а. Зависть!
О л я. Мне завидовать нечего. Я свою жизнь ясно прожила. Может, особого счастья не видела, но перед людьми и богом честна.
Д а ш а. А я, значит, нечестна?
О л я. Не мне судить.
Д а ш а. И на том спасибо.
О л я. Чего ты улыбаешься?
Д а ш а. А я ведь счастливо жила… Je jure![12]
О л я. Ты? Клянешься? Ты?
Д а ш а. Не веришь? Вспомни меня молоденькой… Вспомни! Как я всегда ходила…
О л я. Не ходила, а выступала…
Д а ш а. А какие люди вокруг меня были… Как я одевалась! Помню, мы в Германии были. Жена-то у него темная была, из аймака… Ведь он мне ни в чем не отказывал. А я? Какой мог быть разговор — какое сравнение…
О л я. Вспомни, какие годы-то были. Вспомни… Как всем нам трудно было… Ведь почти голод был!
Д а ш а. Тебе трудно?
О л я. А что? У Арсения Васильевича, кроме партмаксимума, никогда ничего не было! Не то что у вас…
Д а ш а (горячо). Вот и не хотела я, как вы все, жить… Как тот же Валерий Янович… «Ах, неудобно… Ах, что люди скажут»… А революция для чего была? Чтобы у каждого были все возможности!
О л я. За счет других?
Д а ш а. Хотя бы так… Кто умнее, кто смелее, тот и выхватит первым из огня… А кто будет стесняться да оглядываться вечно, на задворках останется…
О л я (тихо). А совесть?
Д а ш а. Прекрати… мы жизнь прожили.
О л я. И она тебя на задворки отбросила. Как паршивого щенка.
Д а ш а. Не надо было Улзыкуеву либеральничать. Я ему говорила: «Не ты, так — тебя…» Как в воду глядела.