З а н а в е с
ЖЕЛЕЗНАЯ ЛЕДИ
Драма в двух действиях
Если живые не видят, то мертвые удивляются…
О л ь г а А р т е м ь е в н а Я к у н и н а.
Г л е б Д м и т р и е в и ч — ее муж.
А р с е н и й (Л а р с) — их сын.
И в а н И в а н о в и ч Г е д р о й ц.
И р и н а И л ь и н и ч н а Я н к о.
К о р н е й Ф и л и п п о в и ч Ч е р к а ш и н.
А л е в т и н а Р о м а н о в н а Р ы ж о в а.
Б а б а Ш у р а — домоправительница.
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч Я к у н и н — человек из самых дальних комнат.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Старинный московский особняк с огромной гостиной, посредине которой гигантский стол-сороконожка. Такие дома остались у очень заслуженных людей — они получены, обставлены, обжиты очень давно.
Картины в потускневших рамах, массивные продавленные диваны, кресла, старинная бронза, потускневшие зеркала, фарфоровые вазы и безделушки. Старый рояль. Все — чуть потрескавшееся, слегка запыленное, словно «оставшееся со времен средневековых»… Матовое столовое серебро, тяжелые уникальные гардины — чуть выцветшие, но все равно победоносные в своей борьбе со временем.
В этой огромной комнате (метров на восемьдесят!), во всей квартире все равно чувствуется могучий, старый, словно окаменевший дух большого корабля, населенного людьми, которые пронесли через рифы и невзгоды времени много тяжкого… И вот-вот, кажется, он, этот дом, уже станет музеем, сколком «времени ушедшего», ибо люди, построившие его, вносившие сюда мысль, дух и дыхание, должны (по воле Бога!) уходить из жизни, а молодой поросли — этого светлого, зеленого цвета! — не чувствуется в некогда шумном старом доме.
…На сцене б а б а Ш у р а — домоправительница и деспот семьи академика Якунина. Здесь же И р и н а И л ь и н и ч н а Я н к о — врач и приятельница Ольги Артемьевны Якуниной — хозяйки дома. Баба Шура, несмотря на то что ей под сто лет («осталась одна пятилетка!»), почти насильно усаживает гостью за стол и неспешно, неумолимо медленно накрывает для нее «легкую закуску». Хоть и на краю «сороконожки», но по всем правилам — со всем необходимым количеством тарелок, серебра, бокалов.
Наконец, кряхтя, нагибается куда-то в глубь огромного буфета-дворца и достает бутылку марочного вина, которую, завернув в салфетку, ставит в уже приготовленное — со льдом! — серебряное «каше».
И только после всего этого, с трудом отдышавшись, позволяет себе сесть на край тяжелого старинного стула, чтобы поддержать беседу с гостьей.
Я н к о. Да зачем вы хлопочете, Александра Михайловна? Меня в сумасшедшем доме прекрасно накормили!
Б а б а Ш у р а. Полагается. (Пауза.) Придется за Глебом Дмитриевичем гоголь-моголь доесть — не пропадать же добру! (Ест сосредоточенно, почти торжественно.)
Я н к о. Не знаю, как я дотяну Глеба Дмитриевича? Скорее бы уж Ольга возвращалась!
Б а б а Ш у р а (рассматривает что-то на скатерти). Видишь — желтенькая таблетка? Выбрасывает! И сиреневенькие — тоже. А я собираю и… (Берет таблетки в горсть и разом глотает.)
Я н к о (всплескивает руками). Баба Шура!
Б а б а Ш у р а. Ничего! Каждая таблетка свою болезнь найдет! Ты закусывай, закусывай…
Я н к о (с аппетитом ест). Когда самолет из Амстердама?
Б а б а Ш у р а (посмотрела на большие часы с боем — настоящий «Нортон»). Уж с минуты на минуту должны быть. Ларс сам за матерью поехал.
Я н к о. Трезвый?
Б а б а Ш у р а. Ты рыбки… рыбки бери! Я меньше трех кило не заказываю.
Я н к о. Зачем так много? Семья у вас… Глеб Дмитриевич почти не ест, Ларс на мощи стал похож.
Б а б а Ш у р а. А народ-то? Народ! Один Гедройц Иван Иванович как сядет! Или Рыжова! Или еще кто из института! Ведь хозяйка любит, чтобы в доме все как при Дмитрии Михайловиче было! И Глеб Дмитриевич любил! (Поправилась.) Любит…
Я н к о. Да! Старая Москва… Так же, наверно, Склифосовские жили! Третьяковы… Туполевы… Остроумовы…
Б а б а Ш у р а (неожиданно). А ты не жалей нас! Дело-то у нас на века поставлено! Недаром Ольга Артемьевна из Амстердама Большую золотую медаль везет! Весь мир опять обскакали! (Приблизившись.) И правительство на днях к нам собирается! Расширяться будем! Вот так!