Неожиданно целует Янко.
Я н к о (не сразу). И такой женщиной могла быть я?
Г л е б. Двенадцать лет назад. (Отвернулся.) Все последние годы я уже не чувствую… этой пчелиной пыльцы жизни! Она словно растерлась между пальцев.
Я н к о (не сразу). Я знаю… Я — врач.
Г л е б (любуясь ею). Нет, вы просто удивительно красивая женщина! И только это — главное! В эту секунду! В эту минуту! А вы знаете, что это мгновение можно расширить до беспредельности?! Вы будете жить в одном возрасте, в одном пейзаже, среди нестареющих людей… В неизменяющемся мире! Не будет меняться Москва, человечество…
Я н к о (улыбается). Фантазии?
Г л е б (тихо, уйдя в себя). В чем-то — фантазии. А в чем-то — и вполне возможная… реальность. Недаром у Ивана Златоуста сказано: «Это не время проходит — это мы проходим»!
Я н к о (серьезно). Значит, вы пытаетесь это сделать? Остановить время?
Г л е б. А его и не нужно останавливать — оно недвижно. Это мы — растения, животные, облака, пески, люди… Да, да, и мы! Люди! Люди-секунды. А минутные стрелки для нас… так — условность!
Я н к о. А человек? Тоже — условность?
Г л е б. Самая большая! Ибо он еще тягается с временем и претендует на бессмертие! И в нем самом столько отвлекающего — чувств, страданий, честолюбия!
Я н к о (не сразу). Вам… очень больному человеку… можно простить все! Но вот мой диагноз… Вы переходите границы возможностей человека! А это всегда оказывается непростительно!
Г л е б (горько). Так же непростительно, что он в беспамятстве зачинает детей… которым потом слишком больно от несовершенства рода человеческого! А что сказать им… детям?! Да и главное — можно сказать, только стоя уже одной ногой в могиле!
Я н к о. Вы… боитесь за Ларса? Вы уже знаете, что ему сказать?
Г л е б. Что говорить — сейчас? Меня уже не будет, когда ему понадобится самое главное. И слово! И мое плечо! Кто ему поможет? Кто спасет?
Я н к о. А Ольга?
Г л е б. Она еще не понимает, как опасно… как сложно жить в нашем доме! Здесь умерли… истончились простые человеческие чувства… отношения!
Я н к о (тихо). Но ведь и она сама — такая же!
Г л е б (изумленно). Разве?
Входят Я к у н и н а и К о р н е й Ф и л и п п о в и ч Ч е р к а ш и н. Это веселый, красивый, моложавый человек с огромным букетом.
Янко хочет уйти.
Ч е р к а ш и н. Доктор? Швейцарское лекарство уже доставлено?
Я н к о. Больной отказался его принимать.
Я к у н и н а (спокойно). Он будет их принимать! Идите, Ирина Ильинична. (Мужу.) Не узнаешь?
Г л е б. А-а… мой главный партнер по теннису?
Ч е р к а ш и н. Скажем проще — отныне, надеюсь, вообще ваш главный партнер!
Г л е б (тихо). Все к жене! К ней… К Ольге Артемьевне!
Якунина ставит цветы в вазу.
Ч е р к а ш и н. Ну зачем же… сразу так — в штыки!
Г л е б. Где здесь бумага?
Я к у н и н а (спокойно). Пожалуйста. И авторучка.
Г л е б (быстро пишет). «С сего дня считаю себя свободным от обязанностей директора Всесоюзного института из-за… о… (смеется)… из-за онтологических противоречий с намечаемой программой дальнейшей работы института». Ну, и подпись! (Расписывается. Вручает бумагу Черкашину.) Да! Еще рекомендую на эту должность профессора Якунина А. А.!
Ч е р к а ш и н (в некоторой растерянности). А… в каком смысле?..
Я к у н и н а (Черкашину, спокойно). Глеб Дмитриевич предупредил меня еще утром о своем уходе. К вашим… к нашим проблемам это не имеет никакого отношения.
Ч е р к а ш и н. Но все-таки было бы как-то надежнее… Задачи-то уж больно неотложные. Глобальные, можно сказать, задачи!
Г л е б. Я же там все написал! И, кстати, отличная кандидатура. (Показывает на жену, на мантию, на медаль, на цепь.)
Ч е р к а ш и н. Мы-то за… дорогая Ольга Артемьевна! Но не мы же последняя инстанция! А академия? А Большой дом?
Я к у н и н а (бросает перед ним бумаги). Вот приглашение на полгода читать лекции в Упсале. А вот — во Франции. Сорбонна тоже на дороге не валяется. Еще два-три… Америка!
Ч е р к а ш и н (смеется). А больной муж? Дом? Институт, наконец?!