Ч е р к а ш и н. О ком это он?
Все молчат. Ольга Артемьевна замерла.
Парень, а ты хотя бы кандидат?
Г л е б (про себя). «По классификации чертей»? Ларс, а как же ты ее видишь? В хаосе? Или хоть в какой-то систематике?
Я к у н и н а (решительно Черкашину). Надеюсь, вы поняли, что ваши проблемы уже в работе?
Ч е р к а ш и н (вытер пот со лба, смеется). Только… как же это все… я буду докладывать?
Л а р с. Гедройц с Рыжовой к посещению составят обстоятельнейшую бумагу! Мы с ребятами ее просчитаем… А на что не хватит времени, прокрутим с Дашкой у себя дома… Поверьте, мать не даст нам снизить темпа. Мы же ее все боимся! Вы что, сами не видите?! (Вдруг осекся.) …Только вот отец…
Я к у н и н а. Ларс!
Л а р с (запальчиво). Или, может, ты? Его! Заменишь?! Или Гедройц? Или даже Рыжова? (Отвернулся.) Это же… отец! (Не может говорить.) Двенадцать лет назад он уже рванул один раз… На предельной скорости! И чего это ему стоило? И что это стоило нашей семье?! А теперь — когда он на пороге второго взрыва… (Неожиданно кричит.) Где швейцарские лекарства? Где эта баба со шприцем? Отец! Надо! Мы с Дашкой будем рядом… Мать! Надень мантию! Если нет деда, то хоть чем-то надо напомнить его!
Ольга Артемьевна бесстрастно надевает мантию.
И цепь! и медаль! (Откуда-то из шкафа достает ордена, звезду Героя Социалистического Труда, быстро прикалывает на грудь Глеба. На себя напяливает шапку от мантии.)
Ч е р к а ш и н (смеется). А порода в тебе есть… Волчонок!
Л а р с. Фотографа! Пусть снимают для «Огонька» славную фамилию русских ученых Якуниных. В полном сборе! (Быстро ставит пластинку Шаляпина: «О, если б навеки так было…»)
Долгая пауза.
Г л е б (тихо, про себя). Мы, живые, можем выйти только к пониманию поверхностного, полуспящего… С редкими провалами сознания! Оболочного, а не действительного мира! Мы, пока живы, подвержены самому страшному — симметрии мышления. Но если сделать шаг-другой в саму бесконечность… (Чуть сникает.)
Я к у н и н а (зовет). Ира! Янко! Укол! Ему плохо!
Л а р с. Отец! Отец, я же просил…
Г л е б (затихая). Провал в симметрии с одной стороны — суть смерть. Ибо мы воспитаны на ней… У нас нет противоядия для асимметричного мира… Асимметричности сознания… Но надо шагать дальше. Там — подлинность и бессмертие! Не фигуральные… А явственные!
Я к у н и н а (быстро). Что? Что ты говоришь?
Г л е б. Отец… Дед! Он это, кажется, понял!
Тишина. Словно во сне, мы видим, как вбегает Я н к о с шприцем, хочет сделать укол, рука безвольно отваливается.
Я н к о. Поздно! Конец! (Закрыла глаза Глебу.) Долгая пауза.
Л а р с (не сразу. С трудом.) Мать! Пиши… Такого-то числа… «вступаю в руководство институтом в качестве и. о. директора ввиду кончины Якунина Глеба Дмитриевича». Число. Подпись.
Ч е р к а ш и н. А как же… с утверждением? Это же не шутки! Наверно, нужны хотя бы представители академии?
Ларс идет молча к дальней двери, открывает ее, скрывается за нею и через некоторое время ввозит в коляске д р е в н е г о с т а р и к а «с белыми зрачками черноглазого гения».
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч (его подвозят к столу, он берет ручку). «Утверждаю. Якунин Д. М.». Число, подпись. (Смотрит на мертвого сына. Ни слезинки. Тихо.) Ничего, сынок. Ничего! Это еще не самое страшное…
Ларс быстро увозит старика в его дальние комнаты. За ними закрываются старинные тяжелые двери.
Б а б а Ш у р а (на пороге, сдержав слезы). Отошел! Отмучился…
В общей тишине гремит голос Ф. И. Шаляпина: «О, если б навеки так было!..»
З а н а в е с
На сцене почти ничего не изменилось. Только мантия с цепью и медалью уже висит в одном из застекленных шкафов, среди таких же старинных академических одеяний — черных, белых, бирюзовых, алых… О л ь г а А р т е м ь е в н а и Я н к о пьют кофе. Разговор близится к концу…