Слышно, как безостановочно, в одном ритме, тихо, но явственно работают в глубине дома стационарные измерители, спектрографы, дисплеи, установка и т. п. Появляется Р ы ж о в а, тоже в платке — в доме холодно, не топят… Рыжова что-то осторожно ест с тарелки. Замолчавший на секунду дисплей заработал снова…
Я видела… Кажется — видела!
Р ы ж о в а (вздрогнув). Что? Что вы видели?
Б а б а Ш у р а (снова уткнувшись в платок, про себя). Нет, нет…
Входит Г е д р о й ц.
Р ы ж о в а (встрепенулась). Дмитрий Михайлович? Зовет?
Г е д р о й ц. Нет! (Стоит в задумчивости, глядя в пространство, словно решаясь на крайнее.)
Я к у н и н а (входя). Столько баб в доме, а такой бедлам!
Б а б а Ш у р а. Нет! Нет — меня больше… Не указ ты для меня! Сына в сумасшедший дом упекла! Брата на божий свет вытащила! (Свистящим шепотом.) А он ведь давно… с нечистой силой знается! Недаром мы с покойницей Корниловной батюшку не раз звали… Выгонял!! Выгонял батюшка нечистую силу из этого дома!
Р ы ж о в а (задумчиво). И к Менделееву — звали! И к Илье Петровичу Мечникову… (Повернулась и ушла.)
Я к у н и н а (смотрит ей вслед, потом оглядывается на Гедройца). А вы, оказывается, не чета… этой? Из-под земли все достанете! Как мать моя говорила, на боку дыру провертите!
Г е д р о й ц. Для Дмитрия Михайловича — действительно все!
Я к у н и н а. А скрывать от меня… кое-что? Вы тоже научились — у старика?
Гедройц не отвечает.
Иван Иванович…
Г е д р о й ц. Да, да…
Я к у н и н а (не сразу). А сколько сейчас времени?
Г е д р о й ц. Только что вроде «Нортон» пробил? Минут десять первого, так, кажется…
Я к у н и н а. Нет! Вы по собственным часам проверьте!
Г е д р о й ц (смотрит на нее, потом достает золотой брегет). Двенадцать часов… девятнадцать минут!
Я к у н и н а (не сразу). Дорого заплатили? За брегет?
Г е д р о й ц (не сразу). Дорого! Считайте — всей жизнью… (Пауза.) А вы уж извините… Можете заплатить — не только своей!
Я к у н и н а. Что это с вами? Вы креститесь?
Г е д р о й ц. Перед большим делом… Полагается! (Уходит в комнаты старика.)
Входит Р ы ж о в а, у нее подавленный вид.
Р ы ж о в а. Старуха все твердит — «слепой, слепой…». А может, это я — слепая?
Я к у н и н а. А может, мы — обе? (Неожиданно.) Алевтина Романовна, давайте поревем вместе! А? Что нас обманывают эти старые мужики! Что сами мы тупы, легкомысленны, доверчивы! (Присела рядом, полуобняла сотрудницу… И замолчала, опустив голову.)
Р ы ж о в а. Все куда-то летит! Все работает… А ты бьешься о что-то предельное, отпущенное тебе, — и, кроме тьмы, ничего!
Я к у н и н а (смеется). А девка-то… Ларса? Часов по шесть спит в сутки — не больше. (На ухо Рыжовой.) Баба Шура, кажется, только ее одну и кормит!
Р ы ж о в а. И в академии черт знает что говорят…
Я к у н и н а. Пусть лучше переиздадут Федорова… Николая Федоровича!
Р ы ж о в а. Вы-то сами хоть читали?
Я к у н и н а. «Философию общего дела»? «Проект» его… (Вспоминает.) Главная задача человечества — вернуть к жизни «отцов», всеобщее воскрешение умерших… И великих и малых! И Пушкина, и Шекспира…
Р ы ж о в а (раздраженно). Но это же только мечта!
Я к у н и н а (благоговейно). Ме-ечта-а… (Тихо.) Но ради того, чтобы снова обнять Глеба, я готова… (Не может продолжать.)
Р ы ж о в а (сухо). В науке ничего не покупается. И ничего не продается!
Я к у н и н а (так же тихо). Продае-ется… Только — какой ценой!
Р ы ж о в а (вспылила). Ненавидите вы меня! Ненавидите!
Я к у н и н а (почти про себя). В вас нет инстинкта вины… Раскаяния! Очищения…
Р ы ж о в а. Дилетантство! Бабья болтовня… (Отошла.) Я же работаю! Работаю — до чертиков в глазах! И ничего уже не понимаю. Это невозможно — когда знаешь только краешек темы!
Я к у н и н а. Все знает только… сам!
Р ы ж о в а. Ну и что? «Сам»!
Я к у н и н а (усмехнулась). А избрание в академию сделало вас заносчивее!
Якунина потерла лицо руками. Коротко, как-то невидяще, глянула на Рыжову… Хотела что-то сказать ей, но передумала. Ушла в комнаты старика. Быстро проходит б а б а Ш у р а. Почти кричит ей вслед.