Р ы ж о в а (плачет). Простите! Я же только чтобы помочь! А потом — этот вечный наш страх!
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч (пытается язвительно, но получается печально). А вы всё надеетесь, что «страх спасет мир»?!
Ч е р к а ш и н. Министр сначала просто отказывался верить!
Р ы ж о в а (ожила). Но ведь фирма! Якунинская!
Ч е р к а ш и н (не может остановиться). А потом! Он понял! Ведь даже при атомной войне… Мы можем восстановить кадровую армию! В самый короткий срок! Народ станет бессмертным!
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч (тихо). Народ? Да… Хорошо бы — возродить народ!
Ч е р к а ш и н. Полное восстановление живой силы при атомном ударе! Априори — мы выигрываем!
Р ы ж о в а. А какая возможность продвинуться в мирных переговорах!
Ч е р к а ш и н. Приказ подписан! Ох! Как легко! Как с плеч долой!
Б а б а Ш у р а (спокойно). Вон… отсюда!
Ч е р к а ш и н. Что? А вы — кто? Дмитрий Михайлович! Это она… мне?
Я к у н и н а. Вам!
Р ы ж о в а (не сразу). Нам — обоим… (Якуниной.) Если вы даже победите, то только потом поймете — какой ценой! (Черкашину.) Идемте, генерал!
Уходят.
Г е д р о й ц. Вы нас слышите? Порядок, порядок. Уже немного…
Л а р с (смеется). Какие у вас удивительные руки, Гедройц! А я вас всегда называл биндюжником!
Б а б а Ш у р а. Не молчи, не надо, Митенька… молчать!
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч (не может говорить, потом еле слышно). Когда Аристофан… уж безумный… Как я! Умирал от холода на морском берегу, всеми покинутый, он кричал, бедный: «Птицы! Слетайтесь мне на грудь! Птицы! Согрейте меня…» (Неожиданно уронил тяжелую свою голову на сжатые кулаки и с неожиданной, может, последней силой застонал.) О-о… Как хорошо было ему! Море… Простор! Птицы…
Л а р с (громко, торжественно). Ну…
Г е д р о й ц (тихо). Можно? Дмитрий Михайлович…
Баба Шура подходит к старику, но он молчит — не в силах ответить… Тогда встает Якунина…
Я к у н и н а. Ну что медлите? Вперед!
Г е д р о й ц. Я жду распоряжения… Дмитрия Михайловича!
Я к у н и н а (обняла Дмитрия Михайловича с другой стороны). Два слова… Хотя бы — два!
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч (из последних сил чуть вымолвил). Давай, внучек… (И даже улыбнулся.) Поехали!
Через мгновение в гостиной началось странное свечение. И вдруг! Словно гигантский черный смерч проносится по дому… Звенит стекло, рвется где-то ткань, хлопают двери… Но сам дом стоит крепко, неколебимо. Счастливый, мощный, молодой смех старика Якунина! И снова — так же внезапно — тишина! Обморочная, наважденная. Из глубины — в туман, который поглотил стены дома, оставив только гостиную с ее огромным столом, проступает среднерусский старинный усадебный пейзаж.
(Тихо.) Зачем же плакать, сестра? Когда все… возвращается?
Б а б а Ш у р а. Я не плачу. Я просто ничего не вижу… От утреннего тумана…
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч. Просто еще не рассвело как следует!
Я к у н и н а. Нет! Солнце уже встает…
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч. Милая Оленька! Поставь-ка мою любимую! Шаляпина! (Улыбаясь.) День надо начинать с чего-то нетленного. С горных вершин…
Б а б а Ш у р а (тихо, шепотом). Оленька… А он здесь?.. Глеб?
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч. Глеб? Ты здесь?
Я к у н и н а. Да… Он стоит у стеклянной двери.
Б а б а Ш у р а. Слава Богу! Наш Глеб!
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч. А почему он молчит?
Б а б а Ш у р а. Но там есть еще кто-то…
Я к у н и н а. Да! Они идут сюда. Вон — очень красивая полная женщина…
Б а б а Ш у р а. Евгения Корниловна! Женечка! Твоя свекровь… Митя, неужели ты не узнаёшь?!
Я к у н и н а. Аза руки она держит мальчика и девочку.
Б а б а Ш у р а. Неужели забыл — Алик и Муся…
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч (повторяет). Алик и Муся! Муся и Алик! А кто это кашляет?
Б а б а Ш у р а. Говори, Ольга, — я по-прежнему ничего почти не вижу…
Я к у н и н а. Это же ваш отец! Он с трубкой. И в форме лесничего…
Б а б а Ш у р а. А мама! Где мама?..
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч. Не плачь, Санечка! Они идут сюда… Я слышу!..