Я к у н и н а. А за ними еще кто-то… в тумане, в саду… и не разглядишь отчетливо!
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч (осторожно). А Глеб?! Он все так же стоит у балконной двери! И смотрит на нас?
Я к у н и н а. Да!
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч. Смотрит на тебя!
Я к у н и н а. Да! Но он не осуждает нас…
Б а б а Ш у р а. А люди всё идет и идут… Я слышу! А это голос бабушки! И тети Лизы! А этот? Очень знакомый… Да, да… Иннокентия!
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч. Твоего жениха!
Б а б а Ш у р а (тихо). Он погиб в брусиловском прорыве… Неужели и он… вернулся?
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч. А Глеб все смотрит и смотрит на нас? Оля! Почему ты плачешь?
Я к у н и н а. Потому что у него счастливое лицо! Он — словно сама Любовь!
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч. Значит, мы прощены?.. За все?!
Б а б а Ш у р а. Значит, все получилось? Я так поняла? И жизнь! И смысл! И любовь!
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч. И за муки даже… За грехи? За все? Прощены?!
Я к у н и н а (как эхо). Да… Кажется… мы прощены… И не только мы!..
А из утреннего, лазоревого, юного тумана к столу идут люди. И вот они уже смешались все за одним якунинским столом! Евгения Корниловна — рядом с мужем — кормит завтраком смеющихся, еще не совсем выспавшихся Алика и Мусю… Отец-лесничий раскуривает свою трубку и гулко, уютно кашляет от первой утренней затяжки… Глеб опускается в кресло рядом с Ольгой Якуниной и осторожно гладит и целует ее руку. А рядом примостился юный Ларс… Гедройц вносит огромный сияющий старинный самовар… А над всем этим вечным счастьем царит божественный и повелительный голос Ф. И. Шаляпина: «О, если б навеки так было!» А люди всё идут и идут — из глубины сцены… Из глубины времени. Голос Шаляпина становится все мощнее, все проникновеннее: «О, если б навеки так было!..»
М е д л е н н о о п у с к а е т с я з а н а в е с