Марина сначала смотрит на него серьезно, потом начинает тихо смеяться.
М а р и н а. Хватит. Мама мне говорила в детстве, что нельзя так делать, а то останешься таким на всю жизнь.
М а к с и м. Вот видишь, ты уже смеешься.
М а р и н а. А тебе это, оказывается, важно. (Тихо.) Спасибо.
М а к с и м. Знаешь, мы с тобой еще совсем молодые. Знаешь, когда еще утром стесняются друг друга. Ты знаешь, есть связи, которые стоят на том, чтобы все прощать друг другу. И в конце концов они как два преступника, связанные общим преступлением.
М а р и н а. Очень жалко, что у нас не так. Это так по-человечески.
М а к с и м. Он прислал мне перед смертью письмо.
М а р и н а. Тебе?
М а к с и м. Именно мне. В нем была просьба никогда и никому его не показывать. Даже властям.
М а р и н а (после паузы). А обо мне он…
М а к с и м (быстро). Нет, о тебе он ничего не…
М а р и н а. Ты мне дашь его?
М а к с и м. Нет, конечно, нет.
М а р и н а. Ты же никогда ничего не умел скрывать. (Пауза.) Помнишь, тогда, когда я вернулась и родился Алешка, ты же просто взбесился. Ты пропадал ночами, твои платки пахли духами, ты забывал в карманах записки… Потом твой отец, который помешался на тебе, «гений и сын гения…». Твои успехи, диссертации, публикации… Париж, Америка. «Вот, деточка, тебе платье, шуба. До свиданья, деточка, может быть, я задержусь у друзей. Ты знаешь, какие прекрасные люди, с ними можно разговаривать до утра». А «деточка» сидела растолстевшая, как корова, и не спала все эти ночи. И орал Алешка. И уже твой отец вынужден был встать, укачивать его, чтобы дать мне хоть два часа поспать… (Замолчала.)
М а к с и м. А откуда у тебя всегда была такая ненависть к моей работе?
М а р и н а. Ненависть? Да нет…
М а к с и м. Не криви душой. Именно ненависть.
М а р и н а. Неужели ты думаешь, что я тебе завидовала?
М а к с и м. Не думаю.
М а р и н а. Мне казалось, что ты меняешься от всех этих похвал, восторгов, рецензий, званий. Ты как будто встаешь на цыпочки и считаешь, что ты действительно такой высокий. Но я-то знала, что это не так.
М а к с и м. А откуда, собственно говоря, ты знала? Может быть, тебе просто хотелось, чтобы это было так?..
М а р и н а (не сразу). Ты считаешь, что я испортила жизнь, когда ушла, наконец, от тебя с Алешкой?
М а к с и м. Нет. Тогда я понял, что на свете есть и возмездие. Что каждый человеческий поступок, каждый… каждая мысль, каждое недосказанное слово, каждая нерешительность ведет к возмездию. Мир для меня стал жестче… но и чище. Я должен быть благодарен тебе за это. Даже профессионально… (Пауза.) Кстати, это бывает довольно часто, что мужчина отдаляется, когда женщина родила.
М а р и н а. Прекрасное качество.
М а к с и м (вскочил). Ты сама часто говоришь — все понимаю, со всем соглашаюсь, но не могу перебороть себя. Это письмо лежало у меня в кармане. Я не расставался с ним.
М а р и н а. И в то же время ты был таким легкомысленным тогда…
М а к с и м. Казался! Казался легкомысленным! А может быть, и был… Легкость, она всегда предтеча жестокости. Наступало шесть-семь часов, и ты лихорадочно ищешь, кому бы позвонить, куда бы пойти. И идешь куда угодно. Спасительный инстинкт — не вдумываться, не разрушать хотя бы внешне сложившегося…
М а р и н а. Ты хотя бы искал мне оправдания?
М а к с и м. Нет. (Задумался.) А потом чему. Ты же ничего не знаешь.
М а р и н а. Знаю, если ты со мной так говоришь.
М а к с и м. Человек, уйдя из жизни, кажется нам значительнее. И дороже… (Не сразу.) Я не хотел, чтобы ты когда-нибудь узнала об этом письме.
М а р и н а. Почему?
М а к с и м. Оно давало мне козырь перед тобой. Вечный. Может быть, уравновешивающий то, что я не могу без тебя. (Поправился.) Не мог.
М а р и н а. Первый раз слышу, чтобы ты стремился к нормальности.
М а к с и м. Ты слишком часто прибегаешь к своему представлению обо мне. А оно у тебя почти не меняется. И поэтому ты, наверно, раздражаешься, когда я не укладываюсь в твои рамки…
М а р и н а. Ты скорее не прав…
М а к с и м. Прав. Ты сразу приняла меня за кого-то другого. За нервного мальчика со страстями. И так как ты считала, что любишь меня, то решила постепенно убирать эти странности. Для моей же пользы. А я не хочу, чтобы мои странности убирали. Не хочу.
М а р и н а. Теперь понятно, почему ты так схватился за это письмо.