Л и н а (так же тихо, почти равнодушно). Я помню.
О т е ц. Зачем вы хо-о-одите в це-е-ерковь?
Л и н а. Я верю. Я стала верить. Вы боитесь смерти?
О т е ц. Это не-е точно. Я боюсь, что о-она придет раньше, чем я за-акончу свои дела на земле. Есть ка-акое-то соответствие ме-ежду те-ем, что ты-ы обязан, точнее, можешь, точнее, что е-есть в тебе передать человечеству, и смертью. Я пре-едставляю, как я устану, когда я доделаю свои оставшиеся два дела. А уме-ереть спокойно — это зна-ачит очень устать. Очень. Арабы го-оворят: «Ко-огда дом построен, пора умирать».
Л и н а. Может быть. Но вы не ответили мне.
О т е ц. Вы читали Апокалипсис? Вни-и-имательно?
Л и н а. Читала.
О т е ц. И вы-ы не увидели, что «Откро-овение святого Иоанна»…
Л и н а. Я знаю, что это и есть Апокалипсис…
О т е ц (раздражаясь). Я не-е о том. Перечитайте. Е-если не поймете, перечитайте еще раз. Там же все сказано. Бледные кони Апокалипсиса… (Невесело засмеялся.) Ка-а-ак все просто. Просто и чудовищно, как геббельсовская пропага-а-анда. Только нельзя же та-а-ак долго мутить людям головы. Да, действи-и-ительно, сли-и-ишком давно, пришествие с неба людей другой цивилизации, их, видно, было немного, поэтому они были вынуждены уничтожать… И разрушение Вавилона оттуда… Изви-и-ините, я устал. Перечитайте, пере…
Л и н а. Я тоже так думаю, но мне это не важно.
О т е ц. Подождите, чу-у-удеса все объяснимы, а нра-а-авственная часть вашей религии ме-е-ерзостна. Она постро-о-оена на страхе. Да еще орга-а-анизована в армию блюстителей моралей и истин господних. Вы мо-ожете представить себе арми-и-ию поэтов? Или армию бо-ольших ученых?.. Это же только у Гитлера так было. (Почти кричит.) Когда же вы-ы-ыветрится, выведется, вычислится из человеческой души… этот страх? Страх… перед сме-ертью, перед Господом, перед на-аказанием общества, перед потерей бла-а-гополучия, страх перед собственными страстями? Страх перед собствен…ным разумом? Поймите, Лина, ра-азумом!
Л и н а. Максим по-прежнему любит… Марину?
О т е ц (тихо). Да.
Л и н а. А вы говорите, что он безнадежен.
О т е ц. В жизни, Ли-и-ина, над…до совершать поступки. Поступки. А она, кажется, уже отказалась от… этого. А отсюда соответству-у-ет, что и она ни-ичего не может изменить. Жалко, что я ей ни-икогда не… не… сказал, что она мне была ближе Максима.
Л и н а. Вы хотите встать?
О т е ц. Да. Не надо, не надо мне помо-огать. Идите. Я буду тре-енироваться. Тренироваться. Сейчас для ме-еня это са-амое важное…
Лина уходит. Она уходит покорная, чуть равнодушная, как бы ничего не слышащая, какой она была во время всей сцены. Отец поднимается с кресла с трудом, стоит, потом пытается сделать шаг, невольно схватывается за ручку кресла, потом он снова выпрямляется и делает один медленный, но почти уверенный шаг, отдыхает, потом делает второй, третий… Сейчас. Должно быть впечатление, что он действительно дойдет такими шагами до того места, где под торжественную музыку и под вспышки блицев журналистов всего мира ему вручат премию, которую он заработал всей своей жизнью. Гаснет свет. И почти сразу же раздается смех, веселые восклицания. Это смеются М а к с и м и М а р и н а. На сцене светло, они полуодеты, и первое впечатление должно быть таким, что ни всех их разговоров, ни десяти лет их жизни, ни револьвера, ни всей пьесы для них не было. Они как бы начинают все сначала и очень рады друг другу.
М а р и н а. Ой, не смеши меня… пусти.
М а к с и м. Подожди, дай я тебя еще поцелую. Ну что, ну что ты бежишь? Тебе-то спешить некуда. Ой, как вкусно от тебя пахнет.
М а р и н а (смеется). Дай-ка я лучше рубашку тебе выстираю, сними.
М а к с и м. Если бы ты знала, как мне не хочется вставать, идти на работу, ух… Ты знаешь, я улетаю послезавтра в Англию. На два дня, больше нельзя, много здесь дел. Не сдирай ты с меня рубаху, в чем я сейчас поеду?
М а р и н а. Да она успеет высохнуть.
М а к с и м. А ты со мной не поедешь?
М а р и н а. Нет, я останусь. (Сняла с Максима рубаху и пошла за кулисы.)