Л я т о ш и н с к и й. У меня в Москве мама. Ей восемьдесят три года. А мое заявление по собственному желанию вы не подписываете.
С а м а р и н. Я думаю, мы скоро решим ваш вопрос, Лятошинский.
Шахматов нажимает кнопку.
Тут же в дверях вырастает С и н и л к и н.
Ш а х м а т о в. Почему нет связи с «Челюскинцем»? Полчаса прошло.
С и н и л к и н. Принимаются меры.
Ш а х м а т о в. Соединитесь с Морфлотом. Попросите от нашего имени… Всем судам, что находятся поблизости, двигаться на помощь «Челюскинцу». Но главное сейчас — Троян! Мне нужен Троян!
С и н и л к и н. Сразу доложу, как связь появится.
Ш а х м а т о в. Спасибо.
Синилкин уходит.
С а м а р и н. А если не появится?
Л я т о ш и н с к и й. У Синилкина появится.
Ш а х м а т о в (понял, догадался). Руруа, вы успели дать радиограмму Трояну. Да?
Руруа кивает головой.
Вы знали раньше?
Р у р у а. Еще утром он радировал… Но тогда положение не было столь катастрофическим.
Ш а х м а т о в (поправляет). Тяжелым. (Вопросительно смотрит на Руруа.)
Р у р у а. Я дал команду держаться до последнего.
Пауза. В кабинет стремительно входит возбужденный С е р е б р е н н и к о в. За ним Л о м о в а, на которой, как говорится, лица нет.
С е р е б р е н н и к о в. Что это у вас за порядки, Роман Шалвович? О «Челюскинце» уже весь город говорит.
Р у р у а (опешив). Откуда?..
С е р е б р е н н и к о в. Доложили… Надо что-то решать, товарищи!
Ш а х м а т о в. Вы сообщали в министерство? В Москву?
Р у р у а. В общих чертах. Министр, знаете, привык мне доверять такие вопросы.
С а м а р и н. А вы, значит, не видите причин для тревоги?
Р у р у а. Профессиональная… выдержка, так скажем. А потом я как-то привык, что мой портрет на Доске почета уже пожелтел от времени. Кстати, висит он в Москве рядом с залом коллегии! Слева…
Ш а х м а т о в (тихо). Не откажите в любезности вернуться к делу.
Р у р у а. Зачем раньше времени паниковать? Мало ли что в океане бывает!
С е р е б р е н н и к о в. Вы не знаете наш город? Здесь каждая семья с морем связана.
Л я т о ш и н с к и й. Не понимаю, а к чему такая паника? И что, собственно, решать? Спасут их как миленьких.
К а ш т а н о в. А если не успеют? Если не смогут? Пожар-то на судне сейчас! А не к утру. И не к моменту согласования!
Л я т о ш и н с к и й. Так и я о чем говорю. Любим мы устраивать из всего проблему! Кто сейчас вообще так ставит вопрос — спасать людей или не спасать? Бред.
С е р е б р е н н и к о в. Спасти не только людей. Но и крейтинг. Возможность сдать в срок важнейшую стройку края. Порт. Это уже вопрос политический.
К а ш т а н о в (по привычке вечно спорить с Серебренниковым). А, у тебя и отлов беспризорных собак — тоже вопрос политический.
С е р е б р е н н и к о в. Все, что касается людей, — все вопросы политические! А вы, Лятошинский, не иронизируйте. Лучше подумайте, что сейчас в душе Нины Сергеевны. (Повернулся к Ломовой.) Ведь ее сын на «Челюскинце».
Л о м о в а (старается справиться с собой). Да… Валерик…
Ш а х м а т о в (снова берет радиограмму в руки, надевает очки, внимательно читает ее, перечитывает. В кабинете устанавливается глубокая тишина. Отложив радиограмму, Шахматов задумчиво и почти отрешенно смотрит в окно, потом тихо говорит). Троян только констатирует положение на судне.
Р у р у а (встал, горячо). Для пароходства спасение «Челюскинца» иностранцами — большой удар. Половину стоимости судна и груза мы должны заплатить спасателям. А крейтинг стоит десятки миллионов. Я уж не говорю о доведении сухогруза до порта. А они выберут порт не самый ближний. Это я вам гарантирую. Плюс стоимость последствий пожара…
К а ш т а н о в. Одного крейтинга достаточно… (Махнул рукой.)
Р у р у а (так же горячо продолжает). Что же получается? Мы остаемся без судна? Неизвестно, в каком состоянии крейтинг. И за обгорелые остатки пароходство должно еще платить…
С е р е б р е н н и к о в. Не забывайте, что на этих обгорелых остатках люди!
К а ш т а н о в. Михаил Иванович?
Шахматов не отвечает.
А Михаил Иванович? Решение-то вроде складывается.