Время шло. Я по утрам, раньше, чем встанут наши, уходил на Харманбаир. Медленно, прихрамывая, появлялся дядя Киряк в пиджаке и бумажных штанах с поясом.
Он снимал баранью шапку, вытирал потное лицо и говорил удовлетворенно:
— Ну и времечко подвалило — красота… Не скажешь, что зима идет, а прямо будет весна…
Потом приходили другие рабочие, и последним — Черныш. Он всегда сразу же принимался за работу, как сознательный пролетарий, у которого нет ничего общего с хозяином. Дядя Киряк его презирал и часто ругал за то, что тот не смыслит дела. Черныш молчал, глядя в сторону и посвистывая, как будто это относилось не к нему. Другие два работника, тоже молодые парни, глядели на нас с любопытством, может быть, понимая, что мы тут случайные гости.
В полдень, далеко на дороге, показывалась Цонка, дочь дяди Киряка, с ведром и кувшином в руках. Она несла нам обед, и потому мы ждали ее с нетерпением. Ее белая косынка вырисовывалась все отчетливее на крутом склоне, потом Цонка выходила на ровное место, и скоро ее босые ноги уже мелькали в белой мягкой пыли.
Цонка улыбалась отцу и ставила ведро с кувшином на землю, затем расстилала пеструю скатерть, ломала теплый хлеб и накладывала в глиняные миски фасоль. Дядя Киряк садился, с нами садилась и Цонка, и обедать было весело и приятно. После обеда она мыла посуду и убирала ее на место до следующего дня.
Мы заглядывались на нее. Она казалась нам очень красивой, хотя, если разбирать по отдельности — глаза, волосы, рот, огромный выпуклый лоб, — все это было незначительно, неинтересно. Но когда она повязывалась косынкой, лицо ее становилось уже, создавалась какая-то гармония, а вместе с ней живость, и мы не могли оторвать от нее глаз. Она лукаво улыбалась и спокойно выслушивала отцовские поручения. Потом говорила "до свидания", кивала в нашу сторону и медленно удалялась под полуденным солнцем.
Сбор винограда кончился, и мы с Чернышом двинулись на виноградники за "пабирками". Кисти с несколькими ягодами, не замеченные среди листвы сборщиками, — это и есть "пабирки". Их немало! Мы наполняли пазухи, рубашки у нас вздувались. Надо сказать, что этот виноград самый сладкий, потому что последний.
Постепенно равнинный простор захватывает нас. Мы идем и молчим.
Если взглянуть на нас со стороны, что можно подумать? Мы очень серьезны, словно люди, занятые важными мыслями. Не пойти ли, например, на Марицу и выкупаться? Нет, убеждаю я Черныша, это излишний труд. Да и Марица, вероятно, совсем обмелела в такую сушь.
Черныш меня уверяет, что ему известна под Харманбаиром темная пещера, куда ежегодно после сбора винограда приходят искатели кладов и копаются в земле… И теперь, если пойти туда, мы их застанем. Они ищут клад Тосун-бея…
Черныш рассказывает о маленьком красивом ослике, отставшем от своей матери, которого он встретил на шоссе по дороге в Конуш. Ослик озирался во все стороны, пока его не схватили цыгане из табора, не зарезали и не изжарили. Черныш его тоже ел.
— Ну и как? — смеюсь я.
— Здорово вкусно, черт возьми.
Я не спрашиваю, правда это, нет ли.
Он знает много вот таких интересных историй, вращает большими черными глазами и готов следовать за мной на край света.
В тот же миг я вспоминаю о своих товарищах, и мне становится грустно. Как же низко я пал, что таскаюсь за этим лодырем и вором, отнявшим у меня прекрасную рогатку. Мы с ним вроде бы помирились, но человек не прощает причиненного ему зла…
Вот так без всякой цели и бродим мы по полям, под бесконечными вербами, мимо заболоченных канав.
На стерне мы видим сусликов и кидаем в них камнями. Странные существа! Они часами стоят на задних лапках, похожие на вбитые в землю колышки. Можно пройти мимо и не заметить их. А когда пройдешь, они благополучно ныряют в свои норки. Колышки исчезают один за другим. Как говорит Черныш, суслики ищут на жнивье капли росы, чтобы утолить жажду. Он больше меня скитался и больше наблюдал.
Мы стоим на мосту и едим виноград. Я слежу, чтоб осталось для Владко, не хочу быть эгоистом.
Вдруг — неожиданность. Навстречу нам из села появляется Цонка. Она ведет ослика, нагруженного двумя бочонками. Что это значит?
Дядя Киряк решил перехитрить природу. Из слов Цонки мы поняли, что она везет воду из их колодца в мастерскую и там наполняет ею большую кадку.
— Завтра на работу, — говорит она, — так и знайте.
Черныш молча смотрел на нее. Она была в той же белой косынке, и лицо ее выделялось как нарисованное. Я ждал, что Черныш по привычке сделает какую-нибудь пакость — дернет ее за косу или щелкнет по голове. Но на этот раз, к моему удивлению, он стоял как очарованный. Цонка глядела на нас, и по ее глазам было ясно, что она рада встрече со знакомыми, а мы рады были видеть ее, потому что ведь это она нас кормила.