Поблизости толпятся и толкаются два десятка ребят с ведрами, кружками, кастрюлями. Они жду г, когда закончат ужин солдаты. Остаток похлебки принадлежит им. Солдаты народ добрый, понимают, что такое бедность. А бедняцкие дети спешат в город, довольные, что они несут своим матерям и младшим братишкам капустный или фасолевый суп, пусть уже остывший, и что ночью желудки их не будут бурчать от голода.
Несколько раз приходили сюда и мы с Чернышом. Это у нас называлось "последний шанс" — после нескольких дней голодовки. Похлебка бывала или пересоленой, или прокисшей, но голод неумолим. Впрочем, дети скоро были лишены этой поживы.
По распоряжению полковника остаток солдатской похлебки стали выливать поросятам в свинарники позади казарм.
Другой заметной личностью в городе был фабрикант Куцоолу. Хотя он и грек, во время антигреческого движения с его головы не упал ни единый волос. Как-то раз толпа, науськанная отцом Владимиром, собралась перед его фабрикой, но появилась полиция и разогнала ее. Манол Куцоолу был приятелем околийского начальника, и когда в город приезжал министр, он останавливался у фабриканта.
Фабрика занимала огромное пространство и была обнесена высокой стеной. Над стеной возвышались крыши многочисленных построек, высокие трубы торчали в небе и были видны еще из Текии. В глубине находился дом — дворец фабриканта, а позади него обширный сад с плодовыми деревьями.
Яни, сын Куцоолу, любил водить знакомства с нами, сорванцами из "марокканской шайки". После несчастного случая с Панерче он привел нас — меня и Черныша — в свой сад. Этот сад нисколько не был похож на наши сельские сады. Деревья здесь росли на определенном расстоянии одно от другого, и между ними были проложены дорожки, посыпанные щебнем и песком. Были также особые клумбы с цветами.
— Красота! — сказал Черныш, с вожделением глядя на крупные, величиной в кулак, абрикосы и груши петровки.
— Пожалуйста! Можете рвать! — пригласил Яни, показав на дерево.
Черныш воспользовался приглашением и сорвал несколько штук, но это для него было все равно что ничего! Был бы он один в саду, набил бы и карманы и пазуху. А теперь он осматривал стены, примеряясь, как бы ему в один прекрасный день перелезть через них и на свободе здесь похозяйничать.
Яни был старше нас, и мы с Чернышом должны были признать, что и в словах, и в жестах его сквозит какое-то спокойствие, уверенность. Да и как ему не быть воспитанным, если он вырос с гувернантками, в роскоши и в изобилии! Знал два-три языка, учился в греческой гимназии в Пловдиве. Имел велосипед, верховую лошадь и кабриолет.
Когда он проезжал в кабриолете через город, мы смотрели на него с любопытством и тайной завистью, а вот теперь он увивается около нас, ищет нашей дружбы, и мы не знаем, как себя держать. Он человек из какого-то другого мира, чуждого и непонятного для нас… Его новый, тщательно выглаженный костюм, черные шевровые башмаки никак не соответствовали нашим потрепанным штанам, с заплатками на заду, разорванным рубашкам и босым ногам в цыпках. Невысокого роста, плотный, как и его отец, Яни выходил на борьбу с нашими ребятами и побеждал их. Только Пекица дал ему хороший урок — повалил его на землю и так ему вывернул руку, что тот встал с искривленным от боли лицом и ненавистью в глазах…
Не сам ли старый фабрикант заставлял его сближаться с болгарскими ребятами, потому что видел несостоятельность своей "мании величия" и понимал, что огромное имущество, которое он оставлял сыну, должно попасть в крепкие руки человека, выросшего среди болгар и имеющего болгарских друзей и знакомых? Это мы поняли позднее, когда старик умер от удара и молодой орел расправил крылья.
Старик… мы редко его видели. Он всегда ездил в фаэтоне, который скрипел под его тяжестью и наклонялся на один бок. Два сильных гнедых коня привыкли по целым дням добросовестно топать по неровной булыжной мостовой. Крупная голова фабриканта с черными очками на мясистом носу ворочалась медленно, и люди не знали, видит ли он их, когда они с ним здороваются. Говорили, что он миллионер, поэтому каждый его проезд по улице был каким-то необыкновенным событием. Постоянные посетители трактиров переставали пить и выходили наружу, шарманщики прекращали свою музыку, пока фаэтон не заворачивал на другую улицу, где начиналась такая же суматоха.
— Куцоолу, Куцоолу едет… Куцоолу, Куцоолу!
…Из сада мы вышли на берег Чаи. Яни радовался, что доставил нам удовольствие, пригласил нас. Черныш тотчас же сбросил рубашку и быстро нырнул в реку.