Когда отец показался на дороге около мечети, к нему подошли несколько пожилых крестьян в коротких пиджаках и шерстяных шароварах, стянутых у щиколоток и обшитых черным галуном.
Возможно ли? Учитель Богдан нас покидает, а мы об этом не знаем? Действительно, мало кому было известно, что отец переводится в город, на другую службу, и теперь все были поражены.
Около подвод, где сидели моя мать и дети, собрались женщины. Поднялся гам.
— Бойка, как же это так вдруг? — спрашивала Фиковица, у которой был сын солдат, весьма обрадовавший ее тем, что дослужился до ефрейтора.
Этот сын приехал на пасху домой, и теперь мать водила его всюду с собой, чтоб и другие им полюбовались.
Солдат поцеловал руку моему отцу и на его вопрос, как идет служба, ответил как-то виновато:
— Ничего, служим царю и отечеству.
Потом он обернулся к своей матери, показал кивком на моего отца и добавил:
— Это он из нас сделал людей. Поколачивал, но на пользу пошло!
— Боже мой, боже мой! Ведь как мы все с вами жили, Бойка, душа в душу! Сколько людей вы крестили, сколько венчали! Молодые все к вам тянутся! Учителя как господа бога почитают, а теперь наше село сразу осиротеет. Боже, Бойка! Как ты привыкнешь там к новым людям, будешь куковать одна, словно кукушка! — Она искренне оплакивала мою мать, и ее тон и слова убеждали, что так и будет.
Мать достала платок и украдкой вытерла глаза, в то время как Фиковица продолжала ее оплакивать:
— Уж какое житье в чужом городе, не дай боже! Каждую пятницу, Бойка, я буду приезжать и привозить тебе того-другого, либо яиц, либо мучицы.
Действительно, за последние два-три года отец с матерью перевенчали в селе много молодежи, крестили многих младенцев, и поэтому к нам постоянно носили подарки — корзины с виноградом, яблоки, варенье, колбасы. На рождество — свиные окорока, к пасхе — крашеные яйца и куличи.
Вся эта родня выстроилась перед подводой. Молодые женщины целовали матери руку, и та только повторяла:
— Навещайте, когда будете в городе!
— Ты не слушай Фиковицу, тетя Бойка, — утешали ее. — И там люди живут!
— Счастливая, свет увидишь.
— А здесь у нас разве жизнь? Как говорится: терпи душа, страдай тело!
— Работаем на сборщика налогов да на кулаков!
Девушки и молодые женщины были одеты в цветные платья, вышитые накидки из красного бархата, на головах яркие платки. Это была праздничная одежда, скопленная для приданого отцами и дедами.
Мать тоже была в своем красивом платье, на шее у ней висела на тесьме большая золотая монета.
Около нее играли дети, дергали ее за юбку, за косы, за ожерелье. Она, защищаясь, отталкивала их и шикала на них, чтобы не мешали разговаривать с женщинами, с которыми она прощалась, может быть, навсегда.
Вокруг отца собралась большая группа молодых парней и девушек. Все спешили проститься, некоторые робко и скромно, другие посмелее, и все наперебой протягивали руки.
— С богом, учитель! В добрый час!
— Нас не забывай!
— Ба, это ты, Йордан? — улыбался отец, радуясь, что снова видит своих повзрослевших учеников. — Смотрите-ка! Петко! А вот и Стоян Колев! Браво! Все выросли. Не забыли, значит, своего учителя!
Некоторые из парней, с непокрытыми головами, растрепанные, засунув руки в карманы серых шаровар, украдкой смотрели на девушек, которые тоже ждали своей очереди проститься. Отец сделал к ним несколько шагов, и они, одна за другой, подходили, целовали ему руку и чинно отступали. Они молчаливо выражали свое уважение к человеку, который их научил читать и писать письма женихам в казармы. Да и не только в этом дело. Разве без грамоты они могли бы читать сонник и песенник?
Подошла бабка Мерджанка и бросилась к телеге, на которой сидела мать. Она принесла корзину с яйцами и кулич, дала все Владко и сказала:
— На, волчонок, ты теперь мой любимец.
Глаза улыбались сквозь очки, она гладила маленьких по голове и повторяла:
— Зайчата! На руках у меня выросли! Бойка, молодица! — обернулась она к матери. — Дай руку, голуба, прощаться пора. Столько времени мы жили, как говорится, одной семьей. Плохого слова друг другу не сказали, и вот — выпало нам расстаться! Богдан, сынок, береги свою молодицу, береги как зеницу ока, другой такой не найдешь… золотая душа у ней! — стрельнула она глазами на отца.
Отец засмеялся своим громким смехом. Мать держала руку бабки Мерджанки и целовала ее.
— Ну, ребята, — вскинул голову отец и посмотрел на сыновей, — скажем до свидания, а там что бог даст.