Иногда он приходил к убеждению, что жена его психически больной человек; то же думала и она о нем. Она подстерегала его на каждом шагу, как кошка подстерегает мышь, выслеживала, куда он ходит, с кем встречается, считала каждый кусок, который он съедал, и в ее разгоряченной голове рождались чудовищные галлюцинации, в которые она фанатически верила. Если, у него не было аппетита, это значило, что он где-то кутил, если у него болела голова, тут же возникало обвинение в том, что он развлекался в каком-нибудь кафешантане. Она подозревала его в "тайных свиданиях", винила его приятелей за то, что они "сводят" его с женщинами, и все это не в шутку, а с яростью и убежденностью. Он разводил руками и умолкал, ошеломленный такой невероятной подозрительностью, немел перед этим извержением клеветы и грязных подозрений. Это была поистине Ксантиппа, мстительная фурия, какая-то напасть вроде чумы, и он хватался за голову и убегал из дома в полном отчаянии, душевно потрясенный.
Целыми днями он ходил, будто пришибленный, и, так как жалованья не хватало, искал дополнительных источников дохода, просил взаймы, брался за переводы сочинений по военным вопросам, писал брошюры о восстаниях против турок — все это в поте лица, с единственной целью увеличить достаток. Но стоило ему переступить порог, как жена бросала ему очередное, всегда одинаково нелепое обвинение, которое поражало его, как гром среди ясного неба, унижало, повергало в прах. Затем наступал его черед, он открывал рот и извергал поток слов, которых не выдержала бы бумага и которые должны были убедить ее, что она — ничтожество, сумасбродка, дура, на двух ослов сено не разделит, что она умеет лишь требовать, подобно своим сестрам, из-за барских замашек которых и разорился их отец. Но отец мог потакать им — в его распоряжении была казна, а у него? Что есть у него? Все, чего он достиг, — плод его собственных усилий. Сам себя содержал, учился, жил в бедности, — и все лишь для того, чтобы какая-то баба топала на него и приказывала. Да видано ли где-нибудь подобное?
Он был огорчен до глубины души. Усилие, затраченное им для того, чтобы подняться и схватить жену, так его утомило, что лоб его сразу покрылся потом.
Он тяжело дышал. Мысли обгоняли друг друга, перескакивали с одного предмета на другой и никак не приходили в логический порядок. Будто клубок спутанных ниток, их никак не удавалось распутать. Он старался осмыслить все происшедшее, готов был обвинять самого себя, сознавая, что был человеком нервным, но в конце концов приходил все же к выводу, что причиной его раздражительности была она, и только она. Потому что всю жизнь она смотрела на него сверху вниз, считала его существом более низким, чем она: ведь он — простой крестьянин, а она — дочь известного Маждраганова, видного финансиста, приятеля самого Стамболова. Да, она считала для себя естественным жить в роскоши, иметь слуг, портних, ни о чем не заботиться, и ведь действительно ничего не знала, ничего не умела делать, по целым дням не брала иголки в руки, а заходить в кухню считала для себя унизительным.
Вот, рассуждал он, вот первопричина всего. У нее не хватало ума понять, что отец ее — скряга, у которого и ломаного гроша не выпросишь, что поэтому ему, Ма-тею, пришлось начинать на пустом месте и что ей бы надо приспособиться к новым условиям и делать что-то полезное, а не разрушать то, что он создавал.
Она же лишь мешала ему — вечным недовольством, упреками, что все не так, как ей хочется, а хотелось бы ей без всякого труда запускать руку в кошелек, когда вздумается. Эх, сударыня, минули те дни, когда отец давал вам денежки, глуп был, давал и тем избаловал вас, сделав ни на что не способными. Вот если бы жизнь тебя помяла, покидала по ухабам, тогда бы ты поняла, что ничего одним желанием не достигается, что необходимы труд, постоянство, терпение… Впрочем, большинство женщин таковы — им хочется получать все сразу, как по мановению волшебной палочки. Однако так не бывает. Нужно попотеть, нужно, чтобы руки ныли, чтоб голова раскалывалась от забот, — а то как же ты оценишь всю сладость достигнутого?
Матей Матов почувствовал настоящее удовлетворение от этих рассуждений. Убеждая себя, он одновременно опровергал ее — это доставляло двойное удовольствие. Он пригвождал ее к позорному столбу, и ему казалось, что теперь наконец всем должно быть ясно, что она собой представляет. Чудовище — не более и не менее. Ужасное, бесподобное чудовище, олицетворение дьявола, сатана в образе человека, из числа тех, что поджаривают грешников в аду.