Колька, печально вздохнув, доразлил остатки коньяка.
- Ну, Русланчик, - сказал Серёжка, - а теперь, напоследок, выпьем за нас. За всех. Включая Игорька. Спасённого. Нами.
Рюмки звякнули друг о друга.
- Давай его в кресло перенесём, - донёсся до Руслана сквозь туман опьянения Колькин голос.
- Давай.
Руслан почувствовал, как его ухватили подмышки и усадили на что-то мягкое. "Не сверзиться бы", - слабо подумал Руслан. Он слегка приоткрыл глаза и успокоился - отсюда - из глубокого кресла у стены - он не сверзится.
- Пока, Русик.
- Бввв, - ответил Руслан.
- Однако, накачали мы его, - эхом прозвучал голос не то Кольки, не то Серёжки.
Дальнейшее для Русланчика утонуло.
Открыв дверь ключём и войдя в квартиру, я удивился, что в прихожей полутемно, как, впрочем и во всей квартире. Я прошёл в комнату и чуть было не споткнулся о ноги Руслана. Я включил свет. Русланчик дремал в кресле, по-детски причмокивая во сне губами.
- Не рановато ли спать устроились, молодой человек? - с напускной суровостью спросил я.
- Мя-а, - просыпаясь, ответил Руслан.
- Держи, - я протянул ему гвоздики.
- Эт чего?
- А это тебе.
- От мамы?
- От меня, дубина. - Я наклонился и поцеловал его в губы. От Руслана приятно пахло коньяком.
- Ты где это успел нализаться?
- Представь себе, в этой комнате.
Я огляделся. На столе стояла пустая бутылка из-под армянского коньяка, три рюмки и поднос с бутербродами. Вот гадина! Нализался, как институтка, и без меня.
- Приходили пацаны? - спросил я.
- Колька слямзил де-то бутылку коняка, - промямлил Руслан. - А мы её выпили. Чё ж на неё смотреть, шо ли? - развил он свою мысль.
- Зачем Кольке лямзить коньяк? Он и так у себя в кооперативе деньги лопатой гребёт.
- Не, так я ж соврал. Ты чё, не понял?
- А соврал зачем?
- Шоб весело было. Спасиб те за цветы. Нагнис.
Я нагнулся, и Руслан, ухватив меня за шею, притянул к себе и поцеловал.
- Как было у мамы? - спросил он.
- Мрак. А ещё она нам пятьдесят рублей дала. Конкретно - тебе. На мой день рождения.
- Добрая она у тебя.
- Это она-то... - хотел было взорваться я. - Да. Она добрая. Но выносить её долго я всё равно не могу.
- Это потому, что ты один в семье. Вот у моих, кроме меня, ещё пятеро. Они меня и не трогают.
- Везёт тебе, татарчонок, - ласково сказал я.
- А мне, может, в детстве обидно было, что не мне всё внимание. Тем более, я ведь из детей старший. У-у, так бы и поубивал всю эту сопливую команду.
- Не смеши, Русланчик, - улыбнулся я. - Чтоб ты кого-то убил? Ни за что не поверю. Ты ж не волк, ты сам ягнёнок.
- Я-а ягнё-о-нок? - возмущённо заблеял Руслан.
- Ну конечно. Ягнёнок-спаситель. Вроде того, что спас мальчика Фрикса.
- А-а. Ягнёнок, с которого после шкуру сняли.
- Не шкуру, а руно. Золотое.
- Пусть золотое. Однако ж - сняли.
- С тебя-то шкуру снимать никто не собирается.
- Кто знает, кто знает...
- Я знаю. Я не допущу.
- Эт ты счас не допустишь. А вот как на парашюте приземлишься - хрен тебя знает.
- На каком парашюте? Ты всё ещё пьян.
- Ах, да... Я пьян. Можно я тебя ещё раз поцелую?
- А я тебя?
- Можно.
Мы поцеловались.
- Иудин поцелуй, - сказал Русланчик.
- Это ты мне?! - возмутился я.
- Это я себе. Но я не Иуда. Я Иона. В чреве кита. Серёги.
- Ты о чём?
- Я ж пьян. - Русланчик вдруг заплакал.
- Ты чего? - испугался я.
Русланчик обхватил меня за шею и продожал всхлипывать мне в плечо.
- Ничего, - выдавил он сквозь плач. - Счас пройдёт.
И у него действительно прощло. Да, упоили его кореша.
- Может, тебе спать пойти? - спросил я.
- Не, давай посидим. А потом пойдём. Только вместе, да?
- Конечно, - сказал я, погладив его вьющиеся волосы. - Конечно.
* * *
- Я с тобой не поеду, - заявила Наталья Николаевна.
- Вот как? - сказал Пушкин, готовый, впрочем, к такому повороту.
- Именно так. За свои блядские штучки расплачивайся сам. - Губы Натальи Николаевны превратились в две сплюснутые брусничины.
- И вы ещё, мадам, изволите толковать о блядстве?
Наталья Николаевна, слегка подёрнув плечами, пересекла комнату по диагонали и с видимой обессиленностью рухнула в кресло.
Пушкин неторопливо снял цилиндр, отстегнул крылатку и стянул перчатки.
- Не поедете, значит? Это хорошо.
Наталья Николаевна ревниво встрепенулась в кресле.
- Хорошо? Значит, вам хорошо? Значит, вы даже рады?
- Я? Рад? Да, рад. А вы хотели б, чтоб я был несчастен? Дескать, уезжаю от красавицы-жены в тьму-таракань... Да Боже мой, какая скука... Да я там тысячу прекрасных вещей напишу, которых не мог написать рядом с вами... Вы меня опошлили... Во что я превратился? В бездарного ревнивого рогоносца?
Наталья Николаевна вспыхнула, поднялась из кресла.
- Так вот, сударь, если вы так оскорбительно-откровенны, позвольте быть откровенной и мне: любить я вас никогда не любила, но и рогоносца из вас никогда не делала. Можете назвать меня проституткой, только денег я особых с вами не получила. А, в общем, мы друг друга стоим - вы женились на самой красивой женщине Петербурга, я вышла замуж за величайшего поэта России. Та же сделка, только в профиль.
- Не совсем, - тихо ответил Пушкин. - Вся разница в том, что я любил и люблю тебя, Наташа.
- Ну и люби, - неожиданно спокойно сказала Наталья Николаевна. - Но не требуй, чтобы я ехала с тобою. Я - женщина. Я живу в особом пространстве. Мой мир - это Петербург, это балы, это театры, салоны, это красивые мужчины...
- Дантес, например, да?
- Этот пидорас? Саша, ты окончательно с ума сошёл. Поэт ты, поэт, ничего в жизни не понимаешь.
Пушкин опал на дверной косяк.
- Дантес... - начал он.
- Да. Мы, женщины, это сразу чувствуем.
- Так в чём же дело, Наталья Николаевна?
- Вы, мужчины, ослы. Вы думаете, если женщина не любит вас, значит она непременно любит кого-то другого. А если она просто не любит вас?
Пушкин молчал с минуту. То есть 7-8 секунд.
- Я еду в Михайловское один, - выдавил он треснутым голосом. - А ты, Наталья Николаевна, оставайся. Твоё признание стоит всех Дантесов.
- Ах, вот как! - рухнула в кресло лицом. - Ты думаешь, я хоть на секунду поверила в твоё благородство? На тебе, выкуси! А любовницы твои, все твои бляди - даже приписанные тобою себе - Ризнич, Керн, Оленина - а все остальные - в очередь у Михайловского встанут - и зачем? Обезьяна. Урод. Несчастная... Дай-ка я тебя приласкаю...
Она потянулась рукою к Пушкину. Тот, словно опьянённый, кинулся к ней. В последний момент она оттолкнула его и снова зарылась носом в кресло.
- Уходи. К чёрту, к дьяволу, в Михайловское, к Амалии. Пропади ты пропадом.
Наталье Николаевне, совершившей подлость по отношению к мужу, было очень жаль себя. Из-за этого муж стал ей вдвое ненавистней.
- Зачем, зачем я на свет родилась?.. Как я счастлива... Да, пидорас Дантес может сделать женщину счастливой... Потому что он красив, бeлокур, римский профиль, в его синих глазах можно утонуть... Саша, разве я тебя не любила?.. Маленькая московская церквушка... Я думала, что венчаюсь со всей Россией... А надо было с человеком... Прости, Саша... Я виновата... Я не поеду с тобой в Михайловское. Я Дантеса никогда не любила... Он такой красивый... Вызови его на дуэль... Убей его... пусть он убьёт тебя... Если б я могла стреляться вместо тебя... Я б его убила... И он меня... Если б мы могли убить друг друга - я тебя, а ты - меня...
А мы уже убиваем друг друга - тихо, медленно. Но неизбежно. Саша, я не знаю... Я не люблю тебя... Но если тебя убьют - я надену траур, и никогда у меня не будет в жизни ни одного мужчины. Саша, я не поеду с тобою в Михайловское.