Митяй схватил лопату и тут же бросил её назад. Отвернулся от нас и ушёл за вагон. Оттуда раздались вдруг его всхлипы.
- Эх ты сука! - сказал Петро. - Чё ж ты друга моего расстроил? Я ж тебя счас...
- Не трогай его, дурак. Если б ты понимал, что он написал...Стишки написал...
Да, понял, Петро? Херню он написал. Слышь, Петро? Рифмованную херню.
- А чё ж ты плачешь? - простодушно поинтересовался Петро.
- А кто сказал, что я плачу? У меня просто насморк.
Митяй вышел из-за вагона, схватил в руки лопату. С полминуты мы втроём ожесточённо разгребали уголь. Затем Митяй повернулся ко мне и сказал:
- Я тебя ненавижу.
- А я тебя - нет.
Митяй бросил лопату.
- Чтоб не убить тебя. - И ушёл за вагон.
- А чего это всё? - спросил Петро.
- Доразгребём, - коротко ответил я.
- А Митяй?
- Пускай отдохнёт. Тебе ж, надеюсь, не жаль за друга поработать.
- Не, конечно не. Токо я не нонимаю...
- А чего понимать. Давай разгребать уголь.
- А Митяй?
- Говорю ж, пусть отдохнёт. Вы, вообще, как - друзья, что ли?
- Ну-у... он мне вроде заместо отца. Сам-то я детдомовский. А Митяй из меня человека сделал. Хороший он.
- А обращается с тобой, как с лакеем.
- С кем?
- Ну, как со слугой.
- Дурак ты, врёшь ты всё. А токо я для Митяя всё одно, всё сделаю. А будешь на него гнать - так я тебя лопатой пристукну.
- Ладно, Петро, не сердись на меня. - Я положил ему руку на плечо. Давай, что ли, покурим.
- Так ты ж не куришь.
- Курю. Зови Митяя. Покурим, а там уж и за уголь примимся.
Петро кликнул Митяя:
- Митяй, пошли покурим с Игорёшкой.
- Не куришь, значит? - Митяй появился из-за вагона с кривой ухмылкой на лице. По ухмылке этой ни за что нельзя было догадаться, что человек этот несколько минут назад плакал.
- Курю. Уже.
- Чужие сигареты, конечно.
- Конечно, - спокойно ответил я. - Своих-то нет.
- Та ладно, Митяй, жалко, что ли, - смущённо выступил Петро.
- Мне не жалко, - пожал плечами Митяй. - Сигареты твои.
Мы уселись на холодную рампу, свесив ноги в проём между рампой и поездом, и закурили трухлявую "Приму".
- А стихи твои, честно скажу, - говно, - выдохнул дым Митяй. - Сам понимаешь, почему. Слишком хорошие.
- Это их единственный недостаток?
- А этого недостатка достаточно. Пардон за каламбур. Кому эта херня нужна? Ну, и я писал. А потом понял - никому это на хер не нужно. Вагоны разгружать куда полезней. Видал? - Митяй согнул руку в локте. - Мышца. Плюс деньги. Плюс люди уголька-то ждут. Греться надо. А от твоей поэзии чего? Ни тепла, ни денег, ни мышцы. Сидишь ты за письменным столом сопля соплёй и кому ты, на хрен, сгорбился?
- А ты кому?
- Да хоть бы ему! - Митяй ткнул пальцем в Петро. - А, в общем, прав ты. И Петро я не сгорбился.
- Та ты чё, Митяй... - расширив глаза перебил его Петро.
- Никто никому на хер не нужен. Мне, считай, пятьдесят пять, я знаю, что говорю.
- Пятьдесят пять, а дурак, - глядя ему в глаза, вымолвил я.
- Митяй, я ему по роже дам! - вскинулся Петро.
- Я те дам! Я те сам счас дам! Вертишься щенячьим хвостиком вокруг моей жопы...
Пора бы уж ума набираться. Думаешь, ты мне шибко нужен? Думаешь, я тебе нужен?
Ни ты мне, ни я тебе. Человек человеку волк. Ну, чё губами шлёпаешь? Уйди, загрызу. Сигареты оставь.
Петро, дрожа губами, смотрел некоторое время на Митяя, затем бросил сигареты на рельсы, заплакал и побежал прочь.
- Скотина ты, - с чувством сказал я Митяю.
- А ты нет? Почитай мне ещё что-нибудь.
- Давай работать.
- Ничё, работа не убежит.
- У меня никакой охоты нет, здесь до утра куковать.
- Чё, баба в тёплой постели ждёт?
- Не твоё дело, кто меня ждёт.
- А вот меня никто не ждёт. - Митяй поднял с рельс брошенную Петро пачку и вытащил две сигареты. - Угощайтесь, Игорь Васильевич... Да оно и к лучшему, а?
Баб я уже переимел достаточно, на мужиков переходить неохота, а суп я себе всегда и сам сварю. Петро своей щенячьей преданностью вааще достал... Пора переквалифицироваться... в кого?
- В управдомы?
- В покойники. Никто никому не нужен.
- Позволь не согласиться.
- И кому ж нужен ты?
- Позволь оставить это в тайне. Ты зачем Петро обидел?
- Да он мне надоел.
- Ты сам себе надоел.
- А хоть бы и так.
- Это не причина других обижать. Он же тебе как сын. Короче, разгружаем уголь.
- Э-э, стоп. Тут уж я Петро найду. Что ж нам, вдвоём костылиться? Старый батько должен вкалывать, а младой сын по рельсам сопли размазывать? Так стихи, значит, не почитаешь?
- Почитаю. Если перед Петро извинишься.
- Значит, не почитаешь. А хош, спорю, что это он ещё передо мной извинится?
- Не надо. Не будем спорить.
- А жаль. Я б выиграл.
- Выиграл бы. Поэтому и жаль тебя.
- Примкнись, ты.
Митяй вскочил и кинулся искать Петро. Я взял лопату и по-новой принялся за уголь.
"Какой же я счастливый человек, - подумалось вдруг мне. - Русланчик, милый мой Русланчик..."
Через десять минут вернулся Митяй. С Петро. Петро утирал последние слёзы, но выглядел вполне счастливым. Похоже, Митяй его как-то утешил. Петро снова любил Митяя, любил меня, любил уголь, который тут же стал выгребать из вагона с энтузиазмом нашкодившего и прощённого ребёнка. Я тут же присоединидся к нему.
Митяй ещё несколько секунд медлил, разминая между пальцами сигарету, затем сунул её за ухо и, схватив лопату, тоже принялся выгребать уголь.
Короче, через час мы покончили с обоими вагонами. Друг с другом в это время больше не разговаривали.
- Ну что, пошли к Ивахненко? - предложил Митяй, сбросив последнюю лопату угля на рампу.
Получив по два червонца каждый ("Так швыдко?" - удивился Ивахненко), мы вышли со станции. Было уже совсем темно, жёлтый фонарный свет заплёвывался посыпавшим по-новой снегом.
- Ну, бывай здоров, стихотворец. - Митяй протянул мне лапу.
- Ну, бывай. - Я протянул в ответ ладонь.
Петро отчего-то не удержался и хлопнул меня по плечу. Я хлопнул его в ответ.
- Так думаю, свидимся ещё, - сказал Митяй.
Не знаю, с чего он это взял, но у меня тоже было подобное предчувствие.
- Причём не на угле, - добавил Митяй, лукавясь своей красной мордой. Ну, может, прочтёшь напоследок какой стишок?
Я посмотрел на него.
- Стишок тебе? Ну, вот, слушай:
Уедем отсюда к чёрту Во Тьму-Таракань куда-то Протянем к аэропорту Краснеющий луч заката Отправимся в поднебесье Торчащее в горле костью И будем срывать созвездья Висящие белой гроздью Мы выдавим гроздь в бокалы И звёздного хмелю выпьем Завоем степным шакалом Заплачем болотной выпью Шатаясь межзвёздной пьянью В космической тьме пантеры Мы руки в неё протянем Корявые как антенны Которые синий ветер Колышет камышной пляской Наложим на солнце вето Утешимся лунной сказкой В ночи нас никто не тронет Она нам дана от Бога В ней скачут вдоль речки кони Отведав луны и грога На их пропотевших спинах Нам мчится легко и ясно Так пишут стихом картины Так пишут поэмы маслом Никто ничего не скажет Никто ни о чём не спросит Лишь Бог елеем помажет Когда нас на Землю сбросят Обвяжет нам раны бинтом Укроет тулупом ватным И мы пойдём лабиринтом Меж жизнью и непонятным.