Обалдевший Серёжка механически достал из шкафа два пыльных стакана (один - надтреснутый) и поставил их на стол.
- А как ты теперь с этим своим... Высшим? - спросил Серёжка, пока я разливал водку по стаканам.
- Как тебе сказать - и да, и нет. Он меня разочаровал. Я узнал от него очень немногое: язык суахили, диаметр Солнечной системы, доказательство теоремы Ферма и откуда твой папа Василий Игнатьевич...
Серёжка ахнул кулаком пол столу:
- Хватит. Предложи лучше тост.
- Ну, давай тогда, за нашу дуэль.
Серёжка вытаращился.
- Ты что, собираешься вызвать меня на дуэль?
- Понимаешь, Серёжка, мне так кажется, что наша дуэль уже состоялась. Года эдак сто пятьдесят два тому. Со счётом один-ноль в твою пользу. Но я не злопамятный - видишь, пью со своим убийцей.
- По-моему, - сказал Серёжка, отставляя стакан в сторону, - ты за ночь не Высшего Разума набрался, а Высшей Шизофрении.
- А вот ты не хочешь пить с тобою убиенным. Это значит, в тебе ещё теплится совесть, и это внушает мне жалость к тебе. Нелегко тебе придётся в дальнейшем.
- Или псих, или дурак, - резюмировал в сторону Серёжка. - Я понял, Матушинский, вы блефуете. Никаких взяток мой отец никому не давал, ни от какой армии я не отмазывался...
- И никакого диаметра Солнечной системы не существует, - закончил я. Ты прав, Серж, ибо Земля - плоска, покоится на трёх китах, а зовут их Илья, Добрыня и Алёша.
- Это тебе тоже твоя Высшая Шизофрения нашептала?
Я печально закрыл глаза и кивнул.
- Серёжка, - спросил я, не открывая глаз, - хочешь узнать, где деньги зарыты?
- Следующая стадия шизофрении, - угрюмо констатировал Серёжка. - Он уже мнит себя индийским раджой и, не раскрывая глаз, раздаривает своим подданным деньги, земли и слонов.
Скрипнула дверь, и вошёл Корнеич.
- Корнеич, - продолжал я с закрытыми глазами, - хочешь узнать, где Серёжка нычкует водку?
Корнеич мяукнул.
- Убью! - крикнул Серёжка.
- Бери лопату, - сказал я ему.
Серёжка, подняв бровь, взял таки лопату на плечо и последовал за мною в снежный дождь. Конечно же, добрый фунт снега нам влепило сразу же в лицо, и пока Серёжка протирал харю, он уже разуверился во всяком кладе, ворчал лишь что-то про "Высшую Шизофрению" и "Алтынку", которая-де по мне давно плачет.
"Всё равно ты мне веришь", - мстительно думал я.
И он мне верил. Но ни за что не хотел этого показать.
- Копай здесь, - сухо сказал я.
Серёжка хмуро начал копать.
- Ну? - сказал он через несколько гребков.
- Дальше.
- Туфта всё это.
- Дальше копай.
- О, мон Дьё!
- И не поминай Имя Божье всуе.
- Холодно, между прочим.
- Копай.
- Копаю.
Дзынь! Серёжкина лопата ударилась о что-то металлическое.
- Ну? - спросил Серёжка, не веря, не зная, чему не верить.
- Доставай.
Серёжка, ворча, полез в яму.
- Сундучок! - раздался из ямы его голос. - Тяжёлый, гад!
- Да, - сказал я.
- Чё ты "дакаешь", помогай.
Я помог Серёжке вытащить сундучок и вылезти ему самому. Сундучок был и вправду увесист.
- Ну, и что там? - спросил Серёжка.
- Как водится, - со скукой ответил я, - драгоценности и монеты. Золотые, естественно.
Серёжка с неожиданной жадностью приняляся откупоривать сундучок.
- Не мучайся, - вздохнул я. - Пошли в сторожку, там инструмент есть.
- И Корнеич, - алчно оскалился Серёжка, прижимая сундучок к груди.
- Не бойся, - сказал я. - Корнеичу ничего не нужно.
- Почему?
- Потому что...
... Корнеич родился третьим, ненужным ребёнком в семье. Родители дали ему немного необычное имя - Илья. Быть может, в честь Ильи Муромца защитника земли Русской - или пророка Ильи? Во всяком случае, ни защитником, ни пророком Корнеич не стал. А наоборот - натерпелся от старших сестёр щипков и насмешек.
Наплакался в подушку. А когда вырос - мстить почему-то не стал. И вовсе не почему-то, а от того, что любил своих сестёр, и когда у средней, Елизаветы, случился казус и срочно понадобились деньги, Корнеич временно (а оказалось - навсегда) устроился на кладбище - в те времена это было проще - и почти всю свою первую зарплату перевёл Елизавете. В то время он почти не пил - так что много ли ему было нужно? На женщинах он сразу поставил крест, взглянув в один из неверных юношеских моментов на себя в зеркало. Он был и впрвду на редкость некрасив:
обезьянья фигура - длинные, до колен руки, кривоватые ноги, вечная сутулость, словно предощущение, что жизнь станет для него горбом, который будет он влачить до конца дней своих - словом, он полагал, что любое его предложение будет встречено, в лучшем случае, презрительным смехом. А он боялся. Боялся быть осмеянным. Вообще, боялся грубости. А, в целом, боялся жизни. Так и жил - боясь. Бобылём, который не прочь бы жениться, и отшельником, который рад бы иметь друзей. В конце концов, и то, и другое заменила ему водка. Страх перед жизнью притупился, зато водка - после первой пары приступов белой горячки - научила его бояться смерти, которая виделась ему сплошным чёрным туннелем без малейшего проблеска света в конце.
Мы вошли в сторожку. Корнеич сидел за столом и набулькивал из бутылки в кружку.
- Нашёл-таки, курва, - довольно, впрочем, равнодушно произнёс Серёжка.
- Моя это, Сергей Васильевич, - ответил Корнеич, показывая зачем-то этикетку. На этикетке значилось: "Перцовка". - А "Смирновочку" вашу я в шкапчик прибрал. А трогать - не трогал.
- Ага. Поэтому мою "Перцовку" тронул.
- Богом клянусь, Сергей Васильевич...
Серёжка, не говоря ни слова, поставил сундучок на пол и вышел. Полминуты спустя он вернулся, несколько смущённый, держа в мокрой руке мокрую бутылку.
- Ну, прости, Корнеич, - сказал он. - Вот тебе откуп за недостойные подозрения.
- Он поставил свою "Перцовку" перед Корнеичем на стол.
- И "Смирновскую" можешь к ней присовокупить, - внёс свою лепту я.
Став обладателем трёх бутылок водки, Корнеич чуть не сошёл с ума.
- Сергей Васильевич, Игорь Ва... Это как же это?!
- Вот так, Корнеич. Ну что, угостишь нас?
- Да я... Господи! Счас закусочку соображу.
- И монтировку, - добавил Серёжка.
- Как? - не понял Корнеич.
- И монтировку, говорю, сообрази.
Корнеич, ничего уже не соображая, "сообразил" и то, и другое.
- Ну, что сначала, - спросил я Серёжку, - водка или сундучок?
- Сначала отпразднуем, - лаконично ответил тот.
Корнеич разлил по стаканам для начала "Перцовку". Закуска была обычная - хлеб, колбаса, лук, кильки в томате.
- Как в раю, - блаженно заметил Корнеич.
- А ты там был?
- Да где мне...
- А хочешь туда?
- Да куда мне...
Мы выпили. "Перцовка" заклокотала в горле и обожгла внутренности.
- Дрянь какая, - сморщился я.
- Лопай, что дают, как писал Антон Павлович.
Я загрёб ложкой (вилок, естественно, не было) несколько килек и отправил их в рот. Закусил хлебом и луком. Немудрящая закуска доставила мне больше радости, чем все сегодняшние плоды всезнания.
- Наливай ещё, Корнеич, - велел я.
Корнеича не нужно было упрашивать дважды. Выпили по второй. На сей раз я закусил колбаской. Это было чуть похуже кильки, но всё равно здорово.
- Здорово, - сказал я.
- Небось, вкуснее, чем Высший Разум? - ехидно спросил Серёжка.
Я быстро проглотил последний кусок.
- Умеешь ты портить настроение, - сказал я, вставая. - Ну, ладно, я пошёл.
- Ты погоди, а сундучок открыть?
- Вот сам и открывай.
- А тебе разве не интересно посмотреть, что в нём?
- Я и так знаю. И тебе уже говорил.