— Совестно тебя беспокоить, господин, но хорошо, что я тебя застал. Я поранил палец и никак не могу унять кровь.
Юстин хотел было позвать помощника, который неподалеку чистил инструменты, и поручить ему эту несложную заботу, но заметил, что легионер смотрит на него как-то особенно, будто силится сказать ему что-то глазами, и переменил намерение.
— Подойдем к свету, — сказал он. — Что случилось на этот раз? Опять на тебя свалилась катапульта?
— Нет, я рубил дрова для моей женщины — я сегодня свободен. И рубанул по пальцу.
Легионер размотал алую от крови тряпку, и Юстин увидел небольшую, но глубокую ранку в мякоти большого пальца. Кровь текла безостановочно, сколько он не стирал ее.
— Помощник, миску с водой и полотно для перевязки!
Помощник немедленно бросил свою работу и принес воды.
— Заняться этим мне, господин?
— Нет, вытирай инструменты.
Юстин принялся промывать и бинтовать руку Манлию. Тот стоял неподвижно, глядя перед собой. Но вскоре помощник унес вычищенные инструменты в соседнее помещение, и мгновенно глаза Манлия ожили; он метнул взгляд на дверь, потом на Юстина и еле слышно пробормотал:
— Где командир?
— Командир? В претории, наверное. А что? — Юстин тоже невольно понизил голос.
— Найди его. Возьмите все деньги, какие у вас есть, все ценное и идите оба в город. Найдите дом моей женщины, последний по улице Золотого кузнечика. Только следите, чтобы никто не видел, когда будете входить.
— А в чем дело? — шепотом спросил Юстин. — Ты должен сказать, в чем дело, иначе я…
— Не спрашивай, господин. Делай, как я говорю, и, во имя Митры, иди сразу, или я зря рубил себе палец.
Юстин колебался еще мгновение, но, услышав шаги помощника, кивнул:
— Хорошо, поверю тебе на слово.
Он закончил перевязку, затянул бинт узлом и, бросив обоим «доброй ночи», вышел в осенний сумрак. Выходя, он захватил со стола свой узкий длинный ящик с инструментами.
Через несколько минут он уже прикрывал за собой дверь в комнату Флавия. Тот поднял голову. Он засиделся допоздна, трудясь над расписанием нарядов на предстоящую неделю.
— Юстин? Какой у тебя мрачный вид!
— У меня на душе мрачно, — отозвался Юстин и рассказал о том, что произошло.
Флавий беззвучно присвистнул:
— Лачуга в городе и забрать с собой все свои деньги? Что же за этим кроется, дружище?
— Не знаю. Очень боюсь, что это связано с Эвикатом. Но в крайности я доверил бы Манлию свою жизнь.
— А мы и есть на самом краю. Ладно, я тоже. — Флавий уже проворно пере двигался по комнате: убирал таблички и свертки папируса со стола, аккуратно укладывал их в сундук, где хранились бумаги легиона. Потом он запер сундук на ключ, всегда висевший на цепочке у него на шее, и перешел в соседнюю комнатку без окна, служившую спальней.
В это время Юстин у себя в комнате рылся в своих немногочисленных пожитках в поисках кожаного мешочка с остатками последнего жалованья. Больше у него, кроме ящика с инструментами, ничего ценного не было. Он взял ящик, спрятал мешочек в пояс и вернулся в комнату Флавия, как раз когда тот выходил из спальни, на ходу накидывая плащ.
— Деньги не забыл? — Флавий заколол плащ пряжкой на плече.
Юстин кивнул:
— Тут, в поясе.
Флавий огляделся, желая убедиться, что все оставляет в порядке, и взял шлем.
— Тогда двинулись.
Они прошли через погруженную в темноту крепость. С верхних болот наползал туман. Перекинувшись несколькими словам с часовыми у ворот, они вышли в город. При каждой крепости был город, и он носил свое название — Виндобала, Эсика, Килурний, — но, в сущности, это был один и тот же город, растянувшийся вдоль Вала на восемьдесят миль. А за этим городом — от побережья до побережья — пролегала дорога легионеров: длинный лабиринт тесно прижатых друг к другу винных лавчонок, бань, игорных домов, конюшен и зернохранилищ, лачуг, принадлежащих одиноким женщинам, и маленьких грязных храмов в честь британских, египетских, греческих и галльских богов.
Угловая лачуга в конце узкой кривой улочки, получившей свое название благодаря соседней винной лавке «Золотой кузнечик», едва виднелась в осеннем тумане — приземистое строеньице без всяких признаков света внутри. Они подошли уже совсем близко, как вдруг дверь бесшумно отворилась и в проеме показалось белесое пятно — чье-то лицо.
— Кто там? — тихо произнес женский голос. — Двое, кого ты ждешь, — так же тихо ответил Флавий.
— Входите. — Она потянула их в комнату, где красные угли в очаге светились, точно россыпи рубинов, оставляя все вокруг в кромешной тьме, и мгновенно закрыла за ними дверь.
— Сейчас будет светло. Сюда. Идите за мной.
На миг Юстину почудилось, что это ловушка, и сердце у него постыдно подпрыгнуло к самому горлу. Но тут женщина отодвинула занавеску, закрывавшую внутренний проем, и их встретил слабый свет коптилки, в которую был налит жир. Они очутились во внутренней комнате. Единственное окошечко под самой крышей было плотно заткнуто от любопытных глаз, а на куче шкур и циновок, наваленных вместо постели у дальней стены, сидел человек, который поднял голову при их появлении.
Женщина опустила тяжелую занавеску, и Флавий прошептал:
— Эвикат! О боги? Что это значит?
Лицо у Эвиката в неверном свете коптилки выглядело серым и усталым, на виске багровел громадный кровоподтек.
— Меня поймали и обыскали, — коротко ответил он.
— И нашли письмо? — И нашли письмо. — Как же ты попал сюда?
— Мне удалось сбежать. Я пустил их по ложному следу, он послужит нам какое-то время: они решат, что я все еще держу путь на юг. А я повернул обратно к Магнису и прокрался в сумерках в город, но в крепость идти не решился — ради всех нас.
— Поэтому он пришел сюда, — подхватила женщина, — знает, что Манлию можно доверять, а я — женщина Манлия. И боги пожелали, чтобы Манлий как раз был дома… Остальное вы сами знаете, иначе не пришли бы сюда.
Юстин с Флавием молча переглянулись. В тесной комнате повисла гнетущая тиши-, на, она словно придавила всех. Затем Флавий сказал:
— Что ж, бумаги когорты в полном порядке, кто бы ни сменил меня.
Юстин кивнул. Им оставалось одно — как можно скорее добраться до Караузия.
— Нам придется обгонять время… и Аллекта. И притом за нами будет погоня, — добавил Флавий. — Да, тревожные настали дни. — Голос его звучал жестко глаза блестели, он уже отстегивал застежку на плече; потом скинул тяжелый командирский плащ и предстал в бронзе и коже командира когорты. — Жена Манлия, можешь ты подыскать для нас две грубые туники или два плаща, чтобы прикрыть одежду?
— Конечно, это просто, — отозвалась женщина. — И еды тоже соберу, обождите, сейчас все получите.
Эвикат поднялся:
— Вы взяли с собой деньги?
— Все, что у нас было.
— Это хорошо. Деньги — большая подмога в пути, особенно когда передвигаться надо быстро. Пойду за лошадьми.
— Ты едешь с нами?
Флавий отдал Юстину свой меч, и тот положил его на постель рядом с хохлатым шлемом.
— Конечно. Разве это не моя тропа? — Эвикат задержался у двери, взявшись рукой за край занавески. — Когда покинете этот дом, следуйте мимо храма Сераписа, в сторону трех торчащих камней, вверх по Красному ручью. Вы знаете, где это. Ждите меня там. — И он исчез.
Почти сразу же вернулась женщина с узлом тряпья.
— Глядите, тут две туники моего мужа, одна праздничная. Вот сапоги из недубленой кожи для командира, а то подкованные сандалии его за милю выдадут. И кинжал тоже. Взамен я принесла охотничий нож. Плащ только один, да и то капюшон моль проела. А ты возьми покрывало с постели, оно толстое и теплое, заколешь пряжкой — и будет держаться. Я займусь едой, а вы побыстрее переодевайтесь.
Когда она вернулась, Юстин закалывал на плече местную клетчатую циновку, а Флавий, уже в плаще, надвинув капюшон на лицо, засовывал за пояс длинный охотничий нож. Его военное обмундирование лежало на постели, и он кивком показал на нее хозяйке: