– Ну сколько всё-таки? Скажи уж, бес, или как там тебя звать-величать?
Бесёнок завертелся волчком.
– Как меня звать-величать?! Хи-хи-хи! Не знаешь?! Не знаешь моего имени? Да, Долл Кодлинг?
– Ты скажешь, я и узнаю.
– А я не скажу, ни за что, никогда! – хихикал бес. – А через год, день в день, приду, и ты моё имя отгадаешь. Дам тебе девять попыток. Отгадаешь – твоя взяла. Уберусь восвояси, и больше ты меня не увидишь.
– А если не отгадаю?
– Не отгадаешь, к себе утащу. Моя будешь.
– Мне это не понравится, – сказала Долл.
– Зато мне понравится. Даже очень понравится. Такая уж сделка, Долл Кодлинг. Другой платы мне не надобно.
– Значит, девять попыток? – уточнила Долл.
– Не больше и не меньше. А не скажешь, кто есть я, станешь ты моя! Моя! – И прядильный бес, встав на голову, снова закрутился веретеном.
– Перестань, – попросила Долл. – Голова от тебя кружится.
Бес замер. А потом, перевернувшись на ноги, уставился на Долл красными, как угольки, глазами.
– Ну что, Долл Кодлинг? По рукам?
– По рукам, – согласилась Долл. – Всё лучше, чем голову потерять. Год – срок немалый, да и попыток ты мне немало даёшь – целых девять. По-моему, на свете больше девяти имён и не наберётся. Наверняка догадаюсь.
– Наверняка нет! – ухмыльнулся бес. – Ни за что не догадаешься! Никогда! И будешь ты моя! Моя! Моя! – И он снова сделал грудь колесом и важно прошёлся взад-вперёд, покручивая хвостиком.
– Хватит нахальничать, садись прясть. Время поджимает! – воскликнула Долл.
– Время – тьфу! – хвастливо сказал бес. – Закрой глаза и спи. Если можешь.
– Спать я всегда могу. – Долл зевнула и мгновение спустя уснула крепко и сладко.
Год ли, миг ли спала Долл, она не знала, но снилось ей жужжание миллиона веретён, пахло свежевыстиранным бельём, и всё во сне было голубым, точно цветущий лён. Потом жужжание вдруг прекратилось. Долл вздрогнула, очнулась и протёрла глаза. Солнечный свет струился через свободные от льна окна, а на пороге толпились люди и что-то изумлённо кричали.
– Она успела! – ойкала Полл.
– Она успела! – охала маманя.
– Она успела! – басили Эйб, Сид, Дейв и Хэл.
– Она всё спряла! – восклицала старая Нянька.
В кухню вошёл сияющий Нолличек и радостно улыбнулся Долл, которая всё позёвывала да потягивалась.
– Ты успела! – сказал он.
Долл огляделась, удивлённая не меньше остальных. Огромные кипы льна исчезли, а на их месте лежали аккуратные мотки тончайшей пряжи, готовые превратиться в полотно для наволочек и простыней. Ну и ну! Поганый бесёнок-то каков! Сдержал слово! И Долл сонно улыбнулась Нолличеку. И глаза у неё были голубые, точно лён в цвету.
– Значит, я успела! – произнесла она.
– Но как?! Как тебе удалось?
– Спроси чего полегче.
– Хорошо, спрошу, – согласился король. – Долл, ты хочешь стать моей женой?
– Да, Нолл, хочу.
– Венчаться! Венчаться! – воскликнула Нянька.
Пока молодые разговаривали, она перебирала мотки с пряжей, ища изъян. Но ничего не нашла. К тому же Нянька приметила, что Долл и подремать после работы успела, и всё за отведённые ей полчаса. «Раздумывать нечего, – решила Нянька. – Надо поскорее женить короля на лучшей в Норфолке пряхе».
– Под венец! – воскликнула она радостно.
И через час в Норфолке зазвонили свадебные колокола.
Глава VIII
Полл при дворе
Когда отыграли свадьбу и Долл стала королевой Норфолка, мамаша Кодлинг продала мельницу пекарю и обосновалась при дворе. За маманей последовала Полл, а за Полл – Эйб, Сид, Дейв и Хэл. Целый месяц неприкаянно слонялись они по дворцу, но – не прижились.
Мамаша Кодлинг заскучала по кастрюлькам и сковородкам, поскольку на королевской кухне безраздельно хозяйничала кухарка Китти, а двух хозяек, как известно, не бывает. Эйб, Сид, Дейв и Хэл заскучали по серпам и мотыгам. В конце концов все пятеро вернулись на мельницу. Не за тридевять земель! Всего-то несколько миль от дворца по дороге, что вдоль моря бежит. Чем скучать в чужих, немилых сердцу покоях, не лучше ли жить на любимой мельнице, а раз в неделю садиться в синюю таратайку с красными колёсами да приезжать к дочке и сестре-королеве на воскресный обед? Зимой там подавали на стол говядину и свинину с жареной картошкой и капустой, сыр и яблочный пирог. Летом угощали бараниной с мятным соусом, молодой картошкой и зелёными бобами, взбитыми сливками и пирогом с вишнями. На Михайлов день на стол ставили жареного гуся и пудинг с коринкой и черносливом. А на Рождество потчевали свиной вырезкой и сладкими пирожками. Пообедав на славу и дав хорошего храпака, семейка снова усаживалась в сине-красную таратайку, братья дружно кричали «Но-о-о!!!» серому ослику по кличке Доббин, который в будние дни возил тяжеленные мешки с мукой, и катили прочь. И надо признаться, что ноша у Доббина бывала по воскресеньям ничуть не легче, чем всегда: шутка ли – четверо парней и толстуха-мать, да ещё с набитыми до отказа животами!